Полет стажера

И вновь я не мог коснуться ее руки, и мы шли вместе, но в этот раз песок не скрипел под ногами - я хочу сказать, что песок не скрипел под моими ботинками, ведь она, как всегда, как прежде, полулетела, и на ней было то же белое, на мой взгляд, никчемное, глупое такое среди этой поганой ржавчины, легкое платье. Я спросил:

- Что, Мтвариса, так и должно быть?

- Наверное... А может, иначе я не умею. Тогда я еще спросил:

- Ты его любишь?

- Нет, - сказала она, - наверное, иначе я не могу. Это назойливое повторение одних и тех же слов было невыносимее заключенного в них смысла.

- Но почему? - почти злобно спросил я, - Если не любишь, то - зачем?! Он что - больше меня?

Мтвариса улыбнулась. В этой улыбке была жалкость. Я не оговорился жалкость, а не жалость. Ее глаза сделались такими... ну, такими, как бывали раньше, и она сказала (я знаю, она честно сказала):

- Я не знаю, что больше, что меньше... Понимаешь, я его просто люблю, да, конечно, я неправду только что сказала, а на самом деле - люблю. Честное слово, я в этом не виновата! Ну что мне делать? Он сложен, с ним трудно, порой плохо, я, конечно, никогда его не пойму - а женщина так не может, - и все-таки мне некуда деться... Прости, Бег. Я почему-то уверена: ты справишься с этим, и все будет хорошо. Ты - Бег Третий, а "три" счастливое число... Вам будет трудно здесь, но вы справитесь. Прощай, Бег!

Виктор Горт тронул меня за плечо, сочувственно тихо спросил:

- У вас... то же было?

Я оттолкнул его руку.

Потом началась буря, и "космический мусорщик" прокричал сквозь обрушившиеся на нас вой, визг, рев:

- Я же... говорил, что... это тихая, смирная, покладистая... планета!..

За трое суток мы не менее десятка раз предпринимали попытки отправиться в обратный путь, однако бешеный ветер, взявший в сообщники этот проклятый песок, загонял нас назад, в колодец, на дне которого лежал жалкий слой воды. Ураган оборвался внезапно - будто захлопнулась наконец гигантская дверь. Впервые за все время хлынул дождь, настоящий тропический ливень. С полным баком мы пошли к ракете, увязая в ненавистной дряни, которая была совершенно сухой: пустыня выпила дождь до капли.

Мы были готовы к самому худшему, но то, что нашли в лагере, оказалось еще хуже.

Запрокинув голову, бессильно лежала в кресле Кора Ирви: бесконечная усталость в прекрасном лице, серебряная прядь волос, отсутствующий взгляд и - самое страшное! - тихая, прощающая, мудрая улыбка. Рядом на полу сидел ощетинившийся и одновременно раздавленный Сол Рустинг; его лицо было разбито. А в дальнем углу - Тингли Челл, уставившийся, когда мы вошли, безумными глазами, вскочивший было навстречу и молча вновь опустившийся на свое место.

Я бил его не так, чтобы убить, однако было мгновение, когда руки сами схватили его за ноги, чтобы тело Практиканта описало дугу, чтобы эта многодумная голова ударилась о переборку - и хрустнул, лопаясь, череп, и брызнул мозг, который способен был смириться со случившимся... Думаю, Петр Вельд не сумел бы остановить меня. Но Ирви удалось чуть-чуть приподнять руку - и я замер, разжал пальцы, и Тингли мешком свалился, а затем выпрыгнул из кораблика, как тогда, отважно бросаясь наружу, торопясь совершить свой никчемный подвиг.

"Космический мусорщик" склонился над Корой, почтительно взял ее покорную руку, но коснулся губами седой пряди волос.

- Вам не следовало этого делать, Кора Ирви. Она прошептала с той же тихой улыбкой - словно прощения просила:

- Он так был похож...

Никому из нас, ходивших в этот последний поход за водой, не понадобилось объяснений, когда мы вернулись, - уходя, знали, что оставляем друзей в критическом положении, а вернуться смогли только на четвертые сутки... И Кора была без сил, Тингли Челл - бодр и свеж, Рустинг избит.

Она отдавала воду этому мерзавцу, и он ее пил, а когда Рустинг хотел помешать, разбил ему лицо.

Кора Ирви умерла под утро. Я убежден: она не от жажды умерла, не так уж непоправимо поздно мы принесли воду... Ей нечем стало жить.

Тингли Челл сошел с ума и убежал в красную пустыню, крича, что он "черный цветок" и хочет к своим. Прежде чем убежать, он для чего-то умело разобрал наш жалкий передатчик, безнадежно его погубив. Мы обнаружили это поздно. Петр Вельд бросился было вдогонку, выхватил пистолет... И, разрядив его в чужое враждебное небо, отшвырнул, как это делали на дуэли наши предки, из жалости или презрения не воспользовавшись правом на выстрел.

А получилось так, что последний разряд ультразвука рассказал о нас кораблю, который уже не первые сутки, нащупав радиобуй, вращался вокруг пашей ржавой планеты... Но это было потом. Ночь нам выдалась тяжелая.