Полет сокола

Еще трое спасовали и бросили карты с явным облегчением, отделавшись каждый всего десятью гинеями. Лишь Кодрингтон с несчастным видом сгорбился над картами.

– Прошу вас, не спешите, капитан, – усмехнулся Мунго. – У нас весь вечер впереди.

Клинтон поднял глаза и отрывисто кивнул, словно не доверяя собственному голосу, потом положил на середину стола пачку банкнот.

– Итак, трое, – объявил Сент-Джон и быстро пересчитал деньги на кону. – Двести десять гиней!

Следующий игрок мог удвоить ставку, третий – удвоить ее еще раз. В зале царила тишина, игроки с других столов подошли поближе, наблюдая, как раздающий отсчитал Сент-Джону две карты вместо сброшенных. Американец не блефовал, изображая сильные карты, и честно пытался дополнить первоначальную тройку до более высокой комбинации. Клюте прикупил три, явно надеясь добавить что-то к высокой паре. Затем наступила очередь Клинтона.

– Одну, – пробормотал он и поднял палец. Палец едва заметно дрожал.

Получив карту, он накрыл ее ладонью, словно не решался перевернуть. Всем было очевидно, что капитан надеется получить очень важную карту.

– Открывающий делает ставку, – объявил крупье. – Господин Сент-Джон?

Наступило молчание. Сент-Джон развернул веером карты, взглянул и бесстрастно произнес:

– Ставка удваивается.

– Четыреста двадцать гиней! – ахнул кто-то, но аплодисментов на сей раз не последовало.

Все посмотрели на Клюте. Он подумал немного, потом покачал головой и бросил карты на стол. Третий король к его паре не прибавился.

Зрители переключились на последнего оставшегося игрока. С Клинтоном Кодрингтоном произошла неуловимая перемена. Краска чуть тронула смуглые щеки, губы слегка приоткрылись, он впервые поднял глаза на Сент-Джона. В глазах светилась надежда и нетерпение. Ошибиться было трудно. Он просто сиял.

– Удваиваю! – громко произнес Кодрингтон. – Восемьсот сорок гиней.

Казалось, он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Все понимали, что ему наконец повезло.

Сент-Джон размышлял всего несколько секунд.

– Поздравляю, – улыбнулся он. – Вы получили то, что ждали, мне придется уступить.

Он бросил карты стопкой на стол и оттолкнул от себя.

– Можно посмотреть, чем вы открыли кон? – застенчиво осведомился Клинтон.

– О, простите. – В голосе американца прозвучала ирония.

Он перевернул карты. На столе лежали три семерки и две непарные.

– Благодарю, – сказал Клинтон.

Он вдруг изменился; куда-то исчезли и дрожь нетерпения, и нерешительность. С ледяным спокойствием англичанин собрал разбросанные по столу монеты и банкноты.

– Какие у него были карты? – не выдержала одна из дам.

– Он не обязан их предъявлять, – объяснил ее спутник. – Все противники спасовали.

– Ах, мне до смерти хочется их увидеть! – жалобно воскликнула она.

Клинтон на миг перестал подсчитывать выигрыш и поднял глаза.

– Мадам, – улыбнулся он, – я не хочу иметь вашу смерть на своей совести.

Он выложил свои карты на зеленое сукно лицом кверху, и зрителям потребовалось немало времени, чтобы осознать увиденное. На столе лежали карты всех мастей, и ни одна не подходила к другой.

В зале поднялся восторженный гул. Ни одной комбинации! Эти карты можно было побить одной парой семерок, не говоря уже о трех, которые были у Сент-Джона. Молодой капитан перехитрил американца, надув его почти на девятьсот гиней. Только теперь все начали понимать, как тщательно это было подготовлено: Кодрингтон притворился растяпой, заманил противника в ловушку, выбрал момент и нанес удар. Публика разразилась аплодисментами, дамы восхищенно ахали, мужчины наперебой поздравляли.

– Отличная игра, сэр!

Мунго Сент-Джон сохранял улыбку, но губы его сжались, а в глазах, которые он не сводил с карт противника, появился свирепый блеск.

Аплодисменты стихли, кое-кто из зрителей направился к выходу, все еще обсуждая игру Кодрингтона. Сент-Джон взял колоду, чтобы перетасовать, и тут Клинтон Кодрингтон заговорил. Его слова звучали тихо, но внятно, разносясь по всему залу.

– Иногда удача изменяет даже работорговцу, – сказал он. – Признаюсь, я с большим удовольствием поймал бы вас на вашем грязном занятии, чем обставил на пару гиней.

Гости оцепенели, разинув рты и уставившись на Клинтона с ужасом и изумлением. В зале повисла тяжкая тишина, нарушаемая лишь шелестом карт в руках Мунго Сент-Джона, когда он расщеплял колоду и неуловимым движением пальцев вдвигал половинки друг в друга. Руки его действовали словно сами по себе, а глаза были устремлены на Кодрингтона. Улыбка держалась на губах как приклеенная, лишь щеки, темные от загара, слегка вспыхнули.

– Вас притягивают опасности? – усмехнулся Сент-Джон.

– О нет. – Клинтон покачал головой. – Мне опасность не грозит. Как следует из моего опыта, все работорговцы – трусы.

Улыбка Сент-Джона мгновенно исчезла, взгляд стал ледяным и угрожающим, но пальцы ни на мгновение не сбились с ритма – карты так и мелькали.

Клинтон продолжал:

– Я слышал, что у так называемых джентльменов из Луизианы существует некий преувеличенный кодекс чести. – Он пожал плечами. – Похоже, сэр, вы являетесь живым опровержением этого мнения.