Полет сокола

Жилы на его шее напряглись, глаза зажглись горячечным блеском. Робин не сдвинулась с места, даже когда капитан отпустил ее волосы и медленно провел рукой по телу девушки, обхватив пальцами тугую грудь. Он убрал руку, но ощущение продолжало щекотать кожу, как крылья бабочки… Мужские пальцы настойчиво теребили застежки брюк. Робин зажмурилась, отгоняя мысли о том, что случится дальше. Понимая, что изменить ничего нельзя, она застонала, испытывая странный мученический восторг.

Затуманенный взгляд капитана вдруг прояснился, хищное выражение лица сменилось растерянностью. Сент-Джон взглянул на распростертое на палубе белое тело, и в его желтых глазах мелькнул ужас.

– Прикройтесь! – хрипло выдавил он.

Робин вздрогнула, душу захлестнула ледяная волна разочарования, а за ней другая, столь же мощная, – стыда и сознания своей вины. Она неловко поднялась на колени, прижимая к телу клочья рубашки. Ее трясло, но не от холода.

– Не надо было драться, – снова заговорил капитан.

Он явно старался овладеть собой, но голос его дрожал так же, как у нее.

– Я вас ненавижу, – бездумно прошептала Робин, тут же осознав, что это правда.

Она ненавидела этого человека – за то, что он в ней разбудил, за свою слабость и свой позор… и за чувство потери, с которым он оставил ее.

– Лучше убил бы, – пробормотал Сент-Джон, отводя взгляд. – Надо было сказать Типпу.

Угроза не испугала ее. Робин, не вставая с колен, привела одежду в порядок.

– Убирайтесь! – почти выкрикнул он. – Идите к себе в каюту.

Она поднялась и медленно двинулась к трапу.

– Доктор Баллантайн! – окликнул капитан.

Робин оглянулась. Сент-Джон стоял у двери в лазарет с ключами в одной руке и железными наручниками в другой.

– Не советую рассказывать брату о том, что вы обнаружили. – Голос капитана звучал ровно и холодно. – С ним я не стану церемониться… Через четверо суток придем в Кейптаун, а там – делайте что хотите. Только до тех пор не раздражайте меня. Вам так больше не повезет.

Она смотрела на него, чувствуя себя маленькой и беспомощной.

– Спокойной ночи, доктор Баллантайн.

Робин спрятала брюки и рваную рубашку на дно сундука, смазала мазью ушибы и забралась в койку. В дверь каюты постучали.

– Кто там? – спросила она, задыхаясь, не успев еще толком перевести дух после ночных переживаний.

– Сестренка, это я, – послышался голос Зуги. – Кто-то проломил Типпу голову, вся палуба в крови. Посмотри, пожалуйста.

В душе девушки вспыхнуло дикое первобытное торжество, которое трудно было подавить.

– Сейчас.

В кают-компании ждали трое: Зуга, второй помощник и Типпу. Капитан отсутствовал. Гигант сидел на табурете полуголый, в одной набедренной повязке, на шее и плечах блестели потеки черной запекшейся крови. Второй помощник прижимал к окровавленному черепу комок грязной ваты. Робин сняла импровизированный тампон с раны, и обильное кровотечение возобновилось.

– Бренди! – скомандовала доктор.

Будучи горячей поклонницей учения Дженнера и Листера, она ополоснула крепким напитком руки и инструменты, погрузила в кровавое месиво кончики пинцета и стала пережимать поврежденные сосуды. Типпу не шелохнулся, даже не изменился в лице… Робин по-прежнему ощущала в душе мстительное языческое ликование, никак не совместимое с клятвой Гиппократа.

– Надо промыть, – объявила она и поспешно, пока не вмешалась совесть, плеснула крепкого бренди в открытую рану.

Типпу продолжал сидеть неподвижно, как резной божок в индийском храме, будто не чувствовал жгучей боли.

Перетянув сосуды шелковой нитью, доктор выпустила ее концы наружу и принялась зашивать рану, туго стягивая края аккуратными стежками, так что на гладкой коже черепа вздувались острые бугорки.

– Когда сосуды зарастут, я вытяну нитку, – объяснила она. – Швы можно будет снять через неделю.

«Пациент настолько равнодушен к боли, что не стоит тратить на него запас опия», – решила Робин, которой все еще владели нехристианские чувства.

Типпу взглянул на нее, подняв круглую голову.

– Ты хороший доктор, – произнес он торжественно, и Робин получила урок, который усвоила на всю жизнь: чем сильнее слабительное, чем противнее лекарство, чем болезненнее операция, тем сильнее впечатление, которое производит врачебное искусство на африканского пациента.

– Да, – повторил Типпу, подкрепив слова значительным кивком, – ты чертовски хороший доктор.

Гигант протянул руку и раскрыл ладонь, в которой лежал скальпель, оставленный Робин в трюме «Гурона». С бесстрастным выражением помощник сунул его в застывшую руку девушки и со сверхъестественным проворством выскользнул из кают-компании. Робин растерянно смотрела ему вслед.