Я не нахожусь что ответить. Мне нечего поставить себе в зачет столь же весомо материальное. Ничего, кроме дружбы. А она в первые годы после знакомства была очень тесной, и как-то раз, уйдя от очередной жены, Райский прожил в моем доме месяца три.
Спасает меня Савёл.
— Это я благодаря Лёне имею, — говорит он. — Не его бы «Стрельцы» в свое время, нам бы такой фарт не привалил. Как эта «Песенка» пошла, паровозом нас потянула!
Странно, с чего это он нынче ко мне так добр? Непохоже на Савёла. Я припоминаю: Паша-книжник толковал что-то о моем договоре с Савёлом на эту песню, но вспомнить, что именно он говорил, не удается — Райский требует выпить в честь моего прихода.
Пьют они водку — Райский, когда
— У меня к тебе разговор, — говорит он. — Очень хорошо, что приехал. Я тебе собирался днями звонить.
— Потом. Не сегодня, — отмахиваюсь я. — Давай в самом деле по телефону.
Я жду момента, когда можно будет переговорить с Райским о Жёлудеве, чуть не час. Я не большой интриган, но ясно же и дураку, что поле под посев должно быть вспахано. Имя Жёлудева всплывает в нашем трепе не без моего усилия, однако в своем знакомстве с ним Райский признается собственной волей. По его словам получается, что они чуть ли не парятся вместе в бане и регулярно пьют водку — вот как мы сейчас.
— Кеша, мне нужен его телефон, — говорю я.
— Кого? — переспрашивает Райский. То ли в самом деле не поняв, чей телефон мне нужен, то ли делая вид, что не понял.
— Жёлудева, Кеша. Дмитрия Константиновича, — зачем-то уточняю я. — Очень нужно. И безотлагательно. — Райский не отвечает, с чугунной тяжестью глядя куда-то мне в висок, и я начинаю суетиться: — У меня денежный конфликт с Маркушичевым. Ты его тоже отлично знаешь… — При поминании фамилии Евгения Евграфовича чугунный взгляд Райского словно бы оживает, но тут же мертвеет вновь. Я рассказываю о визите сына, рассказываю о Косте, о том, что на его месте должен был оказаться я и еще могу оказаться… и в конце концов смолкаю. Что проку продолжать. Райский как не слышит меня. — Мне нужен телефон Жёлудева, — снова говорю я. Не услышать прямую просьбу нельзя. Прямая просьба — тот же SOS, вопль тонущего, если у тебя есть возможность спасти — ты не спасешь? — Кеша, мне нужен его телефон, — повторяю я. — Кеша! Мне нужен его телефон!
Взгляд Райского приходит в движение, медленно отрывается от моего виска, и вот наконец мы смотрим с ним глаза в глаза.
— Не дам, — твердо, ничуть не пьяно произносит Райский. — Он будет спрашивать, откуда у тебя номер, и ты расколешься. Нужно мне портить наши отношения?
— Не расколюсь, — заверяю я Райского. — Мы с ним армейские друзья. Он просто не станет у меня спрашивать.
— Раз он тебе не дал телефона, значит, не хотел, чтобы ты ему звонил, — отбивает мои слова, как волейбольный мяч, Райский. — Зачем же я буду давать?
Я пытаюсь настаивать на своей просьбе, говорю, что не выдам его, даже если меня станут четвертовать, — Райский неумолим в своем отказе дать номер Жёлудева. И наконец ударяет по столу обеими руками и вопит, выпустив все свои четыре октавы на волю:
— Все! Сколько можно! Ты меня достал! Лёнчик, ты меня достал, твою мать и весь твой род! Я хочу расслабиться, мы с Савёлом тут релаксируем, не хочешь с нами — катись! Не мешай, катись, твою мать, катись, ты меня задолбал!
Оставаться у него в доме после такого невозможно. Да и нет смысла. Замысел мой провалился. Я молча поднимаюсь и, не прощаясь, направляюсь к выходу.
Около входной двери, позвякивая связкой ключей в руке, меня догоняет Савёл.
— Я тебя провожу. Тебе же надо открыть. Машина, полагаю, у тебя не летает.
Ворота у Райского в отличие от тех, что у Савёла, не компьютерные, но тоже — будто закрывают собой сейф, на засовах и зверских замках, и мне, подъехав к ним, пришлось бы возвращаться в дом, просить Райского выпустить меня.
— Спасибо, — без особой любезности благодарю я Савёла.
— Я тебя слушал, как ты с Райком, — говорит Савёл, сходя вместе со мной с крыльца, — и вспомнил: вы же друзья с Тараскиным?
— С Тараскиным? — неохотно отзываюсь я. — Ну да. Были.
Мы не виделись с Тараскиным уже уйму лет. Кажется, все эти годы, как кончился СССР. Кому как, а для него эта смерть стала началом новой жизни. Он попал на службу в президентскую администрацию, бросил писать, занимал крупные посты то здесь то там и оказался очень умелым чиновником: кругом летели головы — его уцелела; и так до почетной отставки по возрасту. Все это, конечно, я знаю по слухам и газетным сообщениям — мы с ним не только не виделись минувшие годы, но, кажется, не разговаривали и по телефону. О чем разговаривать людям, у одного из которых жемчуг мелок, а у другого щи пустые?