Полет почтового голубя

Глядя, как стопка бумаги превращается в дым, рассеивающийся в голубоватом воздухе, Еугенио испытал странное чувство, похожее на мимолетное ощущение счастья. «А всё потому, — мелькнула у него мысль, — что этот дым — плод решения». Еугенио исключительно трудно давались решения, трудно до такой степени, что он сам иногда задавался вопросом, как Марианна, такая энергичная, могла выносить его. Одна точка зрения никогда не казалась ему лучше другой, одно решение — лучше противоположного. Он сам страдал от своей непонятной безынициативности, жуткой нерешительности, зачастую портившей его отношения с окружающими, так как люди в конце концов начинали считать его или тупым, или надменным, или высокомерно замкнувшимся в себе и не желающим интересоваться чем бы то ни было. На самом же деле так проявлялась главная черта его характера — нерешительность, не позволявшая ему принять чью-либо сторону. «Ведь если все хорошенько взвесить, — думал он, — то всякое принятое решение может оказаться столь же сомнительным, как и любое другое». Марианна была первой женщиной, которая смирилась с его слабостью.

Следующим утром, когда в восемь часов зазвонил телефон, Еугенио, подперши подбородок руками, сидел перед чашкой горячего кофе, мечтательно созерцая поднимавшийся легкий дымок и вспоминая о том, как любил путешествовать в молодости. Теперь же он думал, что путешествия ничего не дают, что поездки не избавляют тебя ни от груза проблем, ни от недостатков, ни от тревог, и что чем дальше ты уезжаешь от определенной точки, то, совершив кругосветное путешествие, все равно возвращаешься в эту же точку, и было бы лучше, если рассуждать здраво, вообще никуда не ехать, чтобы потом не возвращаться обратно. Перестать путешествовать — это стало вторым важнейшим решением, принятым им за последние сутки.

Телефон протрещал несколько раз, прежде чем Еугенио наконец снял трубку. Звонила секретарша, Мари-Софи. Она сообщила, что ровно на девять его вызывает главный редактор газеты, Марк де Шуази-Легран. По какому поводу — она не знала. Еугенио, как обычно, немного подтрунил над ней, а заодно прошелся по адресу Шуази-Леграна, вечно обливающегося потом толстяка, обожающего китайскую кухню и итальянскую оперу. В гостях, в немного фривольной обстановке, он мог ни с того ни с сего спеть арию «Un di, felice» из «Травиаты» — конечно, на тон ниже, чем Альфредо Краус (по его мнению, лучший исполнитель этой оперы в мире), но очень убедительно и почти блестяще. А если он был в хорошей форме, то мог сымитировать фальцетом Каллас-Виолетту, но для этого ему нужно было немного подвыпить. Впрочем, подобные вольности Шуази-Легран позволял себе не часто, так как был человеком суровым и скрупулезным, а на работе не то что никогда не смеялся, но даже почти не улыбался. Он был требовательным главным редактором и никогда не жертвовал журналистской этикой ради увеличения тиражей, что делало ему честь. Его полнота была то ли следствием, то ли причиной многочисленных проблем со здоровьем, правда, Еугенио не знал, каких именно, но из-за них Шуази-Легран время от времени отсутствовал по несколько дней, проходя курс лечения в специализированной клинике.

Итальянец по происхождению, Еугенио ничего не понимал в итальянской опере. Сидя в такси, которое везло его в редакцию газеты, расположенную в центре нового и безликого квартала Бонвен, Еугенио размышлял, почему он никогда не осмеливался признаться, что терпеть не может ни оперу вообще, ни итальянскую в частности, что, кроме Баха, Форе, нескольких трио Брамса и отдельных произведений Моцарта, классическая музыка нагоняет на него смертельную скуку, а что касается джаза, то он иногда с удовольствием его слушал, слоняясь по магазину, но не больше. И все же он пытался понять классику: десятками слушал диски, ходил на концерты и даже неплохо стал разбираться в классической музыке, достаточно, во всяком случае, чтобы не выглядеть смешным в разговоре с эрудитами или интеллектуалами. Но всем этим он занимался без страсти, без особого интереса. Почему он никогда не признавался, что любит смешные, сентиментальные песенки и популярные ритурнели? Ему следует побороть этот неуместный стыд. Кстати, даже Делёз подчеркивал важность ритурнелей, их роль в музыкальном сопровождении. Пришло время больших перемен: теперь он будет отстаивать свое право на любовь к популярному искусству. И это стало его третьим важным решением.

Глава 2 Я очень люблю французский язык