Полет орлицы

В Ланьи, в доме, где остановилась Жанна, умирал ребенок. Младенец, едва появившийся на свет, трое суток не приходил в себя. Он посинел — ему не хватало воздуха. Трое суток родители и священник не отходили от него — они уже знали, что он не выживет, но перед смертью дитя должно было получить крещение! Девушка опустилась рядом с колыбелькой на колени, взяла крошечный кулачок в свою руку и стала молиться. Ее желание облегчить страдания ребенку было так сильно, что он открыл глаза. Все замерли — им явилось чудо! Ребенок зевнул — и родители упали на колени перед Жанной, пораженные великой благодатью, сошедшей с неба.

— Святая Жанна! — вырвалось у матери ребенка. Она обняла колени девушки и зарыдала.

Жан д’Олон и Франсуа Ковальон, стоявшие рядом, потеряли дар речи. Священник едва мог поверить своим глазам. Поневоле он вспомнил историю о Лазаре, рассказанную в Священном Писании. Историю о человеке, воскрешенном из мертвых самим Спасителем!..

— Храни тебя Господь, святая Жанна! — заплакал и отец ребенка, вставая перед ней на колени.

Священник успел окрестить новорожденного, который вскоре умер, но умер во Христе и был похоронен в христианской земле.

А Жанна думала: как случилось это чудо? Есть ли в том ее заслуга? Или — нет? И не великая ли гордыня — приписывать себе воскрешение младенца? Может быть, это искушение? Но если все же это благодать, и ей, Жанне, выпало притворить ее в жизнь, как бы она хотела совершить большее! Если бы она могла так просто оживить всю Францию, которая задыхалась от засилья бургундцев и англичан! Лечь на ее землю и обнять ее всю — руками…

Победы Жанны оказались временными и не приносили того успеха, которого она добивалась. Если бы у нее было такое войско, какое ей вверили под Орлеаном, она поставила бы на колени Филиппа Бургундского и выкинула бы из Парижа англичан! Но ее армию скорее можно было назвать большим отрядом.

Ей просто не хватало бойцов совершить тот подвиг, к которому она была готова.

Поэтому Филипп Бургундский одолевал французские крепости, и торжествовали ненавистные Жанне англичане: еще немного, и дорога между Па-де-Кале и Парижем будет полностью освобождена. И тогда они без боязни доставят в столицу Франции ее короля — юного Генриха Ланкастера. Чтобы возложить на его голову корону святого королевства!

Далеко от северных областей Франции, на Луаре, в замке Сюлли-сюр-Луар, Карл Седьмой тоже был мрачнее тучи. Он больше не тешил себя призрачными надеждами о «долговременном и надежном мире» с Бургундией. Но в отличие от Филиппа он-то выглядел в этой истории смешно, потому что оказался недальновидным и легковерным политиком. Тем более, неспособным держать слово. Теперь уже всем было ясно: до официального разрыва между Францией и самым могущественным герцогством Европы оставались считанные дни. Война шла в полный рост.

Хмуро поглядывая на придворных, в те дни Карл понимал: Жанна была права! И от этого она вызывала в нем еще большее раздражение. Едва ли не ненависть! По глазам своих рыцарей он читал, что они видят в нем труса, в который раз предавшего интересы Франции. И прав был Гильом де Флави, этот непокорный вельможа, нарушивший волю короля и не сдавший Компьен бургундцам.

Теперь этот город поистине был новым Орлеаном — северным оплотом Франции в войне с англо-бургундской коалицией.

В боевом доспехе, на белом коне, под гордым бургундским стягом, герцог смотрел на Уазу. Весна входила в этот мир. Смело, вдохновенно. И весною было объято его сердце. Все способствовало его победам, и каждый новый шаг приближал его к долгожданной цели! Перед герцогом Бургундским открывался свободный путь — на Шуази. Как долго он ждал этого! Его кузен хотел, чтобы он взял Компьен сам — прекрасно! Но теперь он не будет мелочиться — он возьмет по дороге не один город и не три, как было обещано по «шутовскому миру» (договор с Карлом он называл только так), теперь он возьмет штурмом десятки городов!

Отважное бургундское войско стояло за его спиной. Он взял Нуайон, отдохнул от баталий неделю и, оставив в городе роту капитана де Савеза, продвинулся до Пон-Левека и стратегически важного моста через Уазу. Тут останется рота англичанина Монтгомери. А сам он во главе войска двинется вдоль Уазы — к Шуази, северному форпосту Компьена. Два дня ходу, и он на месте. Авангард Жана Люксембургского, его любимца с иссеченным лицом, кривого на один глаз, но твердого, как скала, будет расчищать дорогу перед основным войском, обремененным тяжелой артиллерией и внушительным обозом.

Вот к нему подъехал граф Люксембург — на изуродованном лице его вассала радости было не меньше. Они оба грезят победой, и они получат ее!

— Ваша светлость, — поклонился граф, — депеша от англичан. — Он протянул ему свиток.

— Читайте, граф, — глядя вдоль реки, сказал Филипп.

Люксембург сорвал печать, развернул свиток.