Полет орлицы

Обвинение поддержали большинство священников города Руана и членов коллегии адвокатов архиепископского суда. Правда, оказались священники, которые усомнились в реальности обвинений, но их голос Пьер Кошон не услышал.

Но окончательное решение было за Сорбонной. И десятого апреля Жан Бопер, Тома де Курсель, Никола Миди и Жерар Фейе отправились в Париж за решающим словом университета — гегемона в области канонического права, теологии и истребления ересей.

Единственный человек, который ничегошеньки не знал о «двенадцати статьях» и о прениях, разгоревшихся вокруг этого документа, была сама Жанна.

3

Эти дни стали затишьем. Рыцари, охранявшие Жанну, теперь очень редко появлялись в ее каземате. Два тюремщика, которых она в лицо называла выродками, совсем забыли про свою подопечную. В камере стало больше света, ее лучше кормили, даже давали немного вина, чтобы она чувствовала себя бодрее. Но Жанна больше не соблазнялась мыслями о том, что лучшие условия ее заключения станут преддверием будущей свободы, пусть и относительной. После бесчисленных статей обвинения, зачитанных ей прокурором, она твердо поняла: дело сделано. Слова Кошона, сказанные ей в день знакомства, снова и снова всплывали в памяти: «…тебя будут судить со всей строгостью гражданского и богословского права и, скорее всего, признают виновной. Ты должна знать это».

Все случилось именно так. Ее судили со всей строгостью. И в обход всякого права. Теперь ее судьба была решена. Она виновна.

Но и во время обманчивой тишины случилась неприятность, из-за которой Жанна могла запросто лишиться жизни, а Гильом, слуга и секретарь Кошона, едва не поплатился головой. Епископ Бове искренне любил дары Бога в форме мяса и рыбы, птицы и яиц, овощей и фруктов; и, конечно, вина — красного и белого, крепкого и не очень. После одного из обедов четырнадцатого апреля у него осталась добрая часть зажаренного карпа, но Гильом к ужину сочинил другое блюдо, о карпе забыли. А к завтраку придумал что-то новенькое. А карп лежал себе и лежал, отвергнутый и печальный. Повторилось так и на следующий день. И вот шестнадцатого апреля епископ Бове вспомнил о Жанне и сказал своему слуге:

— Послушай-ка, Гильом, отнеси часть еды страже, в замок Буврёй, пусть ее передадут от меня Жанне. Хоть она и еретичка, а все-таки человек.

Гильом подумал, что бы ему взять такое этой «ведьме», чего не жалко. Поскреб по сусекам и наткнулся на карпа. Вот и ладно, подумал он. Хозяин есть старого карпа уже не будет, епископ употребляет в пищу все только самое свежее, а этой девке сгодится.

Этот самый карп и попал к столу Жанны в тот же день. Если можно было назвать «столом» то, как ее кормили: открывали решетку и оставляли на полу, в глиняных лоханках, пищу. Жанна была рада и такой заботе Кошона, могла бы отказаться, но не стала. Мало ей попадало доброй еды за все это время. Карпа она съела. А к ужину ей стало плохо, подступила тошнота, Жанну бросило в жар. Вызвали тюремного врача, о происшествии узнал прокурор д’Эстиве.

Он ворвался в камеру Жанны, грозно влетел в отпертую клетку:

— Ты специально объелась всякой дранью, чтобы морочить нам голову! — завопил он. — Ты — грязная, распутная девка!

Мэтр д’Эстиве не мог простить Жанне того унижения, которому она подвергла его на оглашении семидесяти гениальных статей обвинения.

Но Жанна, хоть и слабела на глазах и страдала от боли, сказала:

— Убирайтесь прочь, лжец!

— Что?! — позеленел от злости мэтр д’Эстиве.

— Убирайся прочь, мерзкий лжец! Я бы сама отправила тебя в ад — там тебе самое место!

Прокурор, на короткое время потеряв дар речи, судорожно искал новые ругательства, но тут подоспел тюремный врач. Он пощупал пульс Жанны, приложил ладонь ко лбу девушки. По его обеспокоенному лицу д’Эстиве понял, что дело серьезное и пришло время ретироваться. Оказаться в эпицентре еще одного конфуза он не захотел. Тем временем, Жанна становилась горячей, как кипяток, и вскоре ее стало рвать. Стороживший ее в ту ночь Джон Грис решил, что пора бить тревогу. Послали за другими врачами и за Кошоном, но одним из первых прибыл главный ее тюремщик, отвечавший за Жанну головой перед Бедфордом, граф Уорвик. Вокруг девушки, которой становилось все хуже, поднялась целая буря. За Уорвиком прилетел Жан Тифэн — личный врач герцогини Анны Бедфорд, супруги регента. Стали выяснять, что же случилось. Жанна была на редкость здоровой девушкой, многие могли бы позавидовать не только крепости ее духа, но и тела. Обследовав больную, Тифэн вынес заключение: это — отравление. Что же она ела? Стражники сказали: карпа. Откуда карп? Из дома архиепископа — подарок…

Когда, едва узнав о серьезном недомогании Жанны, в крепость приехал Кошон, его имя уже было на устах всех — от графа Уорвика до последнего стражника. Войдя в камеру, Кошон встретил взгляд графа и оторопел. Остальные боялись заглянуть в глаза епископу.

— Как это понимать, Кошон?!

Граф Уорвик еще никогда не разговаривал с нимтак. Как правило, он был куда более любезен. Теперь же…