Полет на заре

Когда Андрей наблюдал за крылатыми машинами издалека, да притом чуть сверху, они казались ему еще больше похожими на быстрых стрекоз. А иногда чудилось, что это огромные кузнечики. Они оглушительно стрекотали, резво подпрыгивали, поднимались выше домов, выше самых высоких деревьев, потом, шурша крылышками, легко опускались на зеленую лужайку и сливались с ней своей окраской.

До недавнего времени порядка в движении аэропланов было, пожалуй, ровно столько же, сколько и в порхании взаправдашних стрекоз. Каждый пилот стартовал откуда хотел и садился куда вздумается. Насонов — так тот однажды вознамерился взлететь прямо из ворот ангара.

Сделать это ему не дал Лихарев. Он встал перед бешено вращающимся пропеллером и скрестил над головой руки, требуя выключить мотор.

— Уйдите! — заорал Насонов, высовываясь из-за козырька кабины. — Вы что, с ума сошли? Прочь с дороги!

Красвоенлет даже не шелохнулся. Он дождался тишины и негромко, но внятно произнес:

— Стыдитесь, Константин Юрьевич. Так стартовать преступно.

Простые смертные — механики и мотористы — от изумления прямо-таки онемели. Они уже хотели вытаскивать из-под колес аэроплана тормозные колодки и теперь растерянно смотрели на человека, который безрассудно сунулся под воздушный винт. Да и вообще, слыханное ли это дело — поправить в чем-то Насонова?! Насонов — ас. Он не чета любому другому инструктору.

Действительно, бывший поручик, не занимая командной должности, был тем не менее на каком-то особом положении. К нему относились настороженно и восхищенно. Его ценили за безаварийную летную работу и отчаянно дерзкий пилотаж. Во многом, что касалось теории и практики полетов, с ним нередко советовался даже начальник школы.

Словом, Насонов был фигурой. Он имел странную, почти неограниченную власть буквально над всеми. Это была власть мастера над подмастерьями.

— Что с вами говорить! — с трудом сдерживая себя, сказал этот надменный ас Лихареву. — Вы же педант. Понимаете? Педант.

— Эх, Константин Юрьевич, — укоризненно отозвался красвоенлет, — не вызывайте меня на ответную резкость. И учтите еще вот что: анархия в авиации куда страшнее педантизма.

— Боже, вы еще и бестактны, — презрительно процедил Насонов, но лицо его побледнело. Незадолго перед тем он то ли в шутку, то ли всерьез обмолвился, что был анархистом-индивидуалистом. Теперь эти слова обернулись против него. Механики и мотористы не пытались скрывать насмешливых улыбок, а один из них, глядя вслед уходящему Лихареву, с одобрением заметил:

— Бедовый мужик! Такому палец в рот не клади… На должность инструктора Лихарев был прислан из боевого авиаотряда. Он горячо стоял за то, чтобы и здесь, в школе, были как можно быстрее введены четкие военные порядки. Однако старые инструкторы всячески препятствовали любым нововведениям и продолжали летать так, как привыкли.

В начале мая из-за этого стряслась беда. Тяжелый, неповоротливый «эльфауге» в момент приземления наскочил на взлетающий учебный самолет «авро» и разнес его в щепки. Погибли сразу четыре человека. Лишь после такой нелепой катастрофы на аэродроме начали кое-что менять.

По чертежу, сделанному Лихаревым, летное поле поделили на длинные прямоугольники и квадраты, обозначенные невысокими красными флажками. Широкие параллельные полосы служили для рулежки и старта.

В квадратах аэропланы останавливались для дозаправки бензином и маслом перед повторным вылетом. Вскоре на этих площадках оказалась начисто, до черноты, выбитой трава, и с чьей-то легкой руки их стали называть пятачками.

Ближе всех к ангару был пятачок, с которого стартовал аппарат Насонова. Длительного руления по земле этот ас не признавал, считая такое занятие пустой тратой времени. Да и в воздухе он возил учлетов не так, как другие инструкторы. Обычно с новичками все летали по большому кругу над аэродромом, на что уходило шесть — восемь минут. Насонов, поднимая ученика в небо, уводил аэроплан далеко в сторону и крутил там фигуры.

— Запугивает людей! — сердито ворчал Лихарев. Но что он мог сделать? О каком-то едином порядке в летной учебе никто и не помышлял. Школа была создана всего два года тому назад. Инструкторы пытались найти общий язык, нередко до хрипоты спорили о правилах обучения, но каждый придерживался того метода, который казался ему наиболее правильным.

Многое в авиации было еще необъяснимо. Летит иной раз машина вроде нормально, ровно, но вдруг клюет носом и с ревом несется к земле. Если пилот оставался в живых, он утверждал, что провалился в глубокую воздушную яму.

На аэродроме постоянно дежурили врач и фотограф. К их помощи прибегали главным образом для составления протокола о катастрофе. Впрочем, заключение было всегда одно: «Причину установить не удалось».

Летать приходилось на старых, потрепанных аппаратах, чудом уцелевших в гражданскую войну. Некоторые аэропланы были собраны из двух-трех покалеченных. О парашютах вообще знали понаслышке. Их шили из шелка, а этого дорогого материала в разоренной стране не было.