Полет мотылька

Щелкнувший за спиной замок заставил Геннадия Павловича слегка вздрогнуть. Первая его мысль была о ключах. Кольцо с двумя ключами – от входной двери и от двери в комнату – было надето на указательный палец. Удостоверившись в том, что он сможет вернуться в свою комнату в любой момент, как только пожелает, Геннадий Павлович с облегчением перевел дух. Но всего лишь миг спустя он пришел в ужас, вспомнив о своем костюме. Помимо трусов на нем был только халат с рваным рукавом и пластиковые шлепанцы на босу ногу. Вдобавок еще и полотенце так и осталось висеть на плече, явно не способствуя созданию достойного имиджа. Геннадий Павлович сделал было попытку дернуться в сторону двери, но Марина продолжала тащить его за собой по коридору, подобно маленькому катерку, что в акватории порта заводит к причалу огромный океанский лайнер. Ситуация была настолько абсурдной, что Геннадий Павлович даже и не думал сопротивляться. По счастью, коридор был пуст. А что бы было, если, не приведи господь, кто-то из обитателей комнат, расположенных по обе его стороны, вдруг выглянул за дверь? Даже подумать страшно, что бы могло прийти в склеротическую голову маразматирующего старика, когда бы он увидел Марину, тащащую следом за собой по коридору полуодетого Калихина! Геннадий Павлович до сих пор не мог взять в толк, куда и зачем вела его Марина, но решил, что лучше уж поскорее добраться до места, а уж там, укрывшись от посторонних глаз, можно будет наконец выяснить, что происходит. В довершение всего Геннадий Павлович был отнюдь не прочь уединиться где-нибудь с Мариной. Что смущало его, так это костюм, глупее которого невозможно было придумать, и то, что он даже не успел умыться.

Марина остановилась перед дверью, оклеенной полимерной пленкой, что должна была придавать ей сходство со свежеоструганной доской. Выглядело это совершенно нелепо. Возле дверной ручки и прорези замка рисунок вытерся, осталась лишь бледно-розовая пластиковая подложка – все равно что нежная кожица на месте недавно затянувшейся ссадины. Не выпуская из руки локоть Геннадия Павловича, Марина вставила ключ в прорезь замка, быстро повернула его и чуть приоткрыла дверь – ровно настолько, чтобы в нее можно было проскользнуть боком.

– Скорее!

Марина глянула в конец коридора и вновь нетерпеливо дернула Геннадия Павловича за локоть.

– А бабушка? – немного растерянно спросил Геннадий Павлович.

– Бабушка старая, ей все равно.

Ситуация все отчетливее приобретала черты некой абсурдной пьесы без начала и конца, смысл которой заключался не в действии, а именно в отсутствии каких-либо действий со стороны участников спектакля, когда каждая произнесенная фраза несла в себе не одну и не две, а три-четыре смысловые трактовки, разобраться в которых мог разве что только искушенный критик, умеющий найти в обрывочных репликах персонажей нечто такое, что не приходило в голову самому ее создателю. Геннадий Павлович себя к знатокам современного театра не относил. Мысль, мелькнувшую у него в голове в ответ на последнюю реплику Марины, можно было бы озвучить примерно так: нужно уходить. Но уходить ему не хотелось. А переступить порог комнаты, у двери которой они стояли, было почему-то боязно.

– Геннадий Павлович! – с отчаянием во взгляде посмотрела на Калихина Марина.

Геннадий Павлович ничего не успел ответить. В пустом, словно вымершем коридоре отчетливо прозвучал сухой щелчок замка входной двери, – как будто ореховую скорлупу кто-то над самым ухом раздавил. Лицо Марины сделалось бледным, словно присыпанное мукой, и даже как будто несколько вытянулось.

Геннадий Павлович и сам не понял, что произошло потом, – не то Марина толкнула его так, что он влетел в комнату, не то он сам, испугавшись явления новых действующих лиц странного спектакля, участником которого он стал помимо собственной воли, юркнул за дверь.

Комната была почти точной копией той, в которой он жил. Желтые, в мелкий белый цветочек обои, две узкие кровати у противоположных стен, торшер с желтым колпаком возле той, что была застелена, встроенный платяной шкаф, полукруглый стол у окна, пара стульев и низенький комод темного дерева с двумя створками и шестью ящичками – должно быть, из бабкиного наследства. Даже трещина пересекала потолок в том же самом месте. Вот только пятна от протечки не было.