Поле сражения

– Во! А о ком они пекутся? О себе! Только о себе. На земле хочет без греха прожить и в рай попасть. Святые! Мы, многогрешные, тоже о себе думаем, и пока думаем о себе, другим возле нас хорошо. А вот нашлись умники обо всех думать, и что получилось? Брат на брата с ножом полез. Тысячами гибнут людишки, как мухи. И всё во имя общего блага. Нет, ты о себе думай, а другой сам о себе позаботится. Вот и порядок будет. А если человек сам о себе не думает, ему на всё наплевать. Слова одни. Бог за всех! Один бог. Верно, Данилыч?

– Муж должен любить жену, мать – детей, дети – братьев…

– А все люди братья?.. Ложь!

Анна Георгиевна не слушала спора стариков, а все приглядывалась к молодому Машарину. Он мало походил на того баловня и спесивца, каким рисовал его муж. Был ровным, спокойным, в меру весёлым, не старался, как Андрей, говорить умно и красиво, и поэтому всё у него приходилось к месту. Болезненная бледность и худоба только подчёркивали его внутреннюю силу, которую чувствовали все, включая отца семейства, и все невольно подчинялись ей. Эта сила подавляла Анну Георгиевну, и она терялась, когда он смотрел ей в глаза.

Черепахину Александр сначала показался каким-то смятым и подавленным, и Андрей Григорьевич с удовольствием отметил про себя, что ту игру, которую они вели ещё в детстве за первенство в глазах товарищей, наконец выиграл он. Он позволил себе даже некоторое великодушие по отношению к Саше, но теперь понял, что ничего не переменилось, и он, как был на вторых ролях, так и остался, и снова по-детски ненавидел Машарина и завидовал ему. Особенно раздражал его диалог между Александром и женой, где важны были не слова и не взгляды, а нечто не поддающееся определению. Чувствуя это, он постоянно вмешивался, стараясь взять часть разговора на себя, и выглядел глупо, вроде телефонного провода между двумя разговаривающими.

Они вспоминали Петербург. Анна Георгиевна рассказывала о круге своих знакомых и о столичных развлечениях, а закончила грустным вопросом:

– Как там сейчас? Наверное, всё митингуют, стреляют и жгут на мостовых костры…

– Пожалуй, сейчас там хуже, – отвечал Александр. – Я последний раз видел город в бинокль, когда был при ставке генерала Краснова… Пока большевики удерживают столицу. Война, Анна Георгиевна, война.

– Надоела мне эта война ваша, – вставила Катя, чтобы перебить разговор брата с неприятной ей женщиной. – Никому она не нужна. Ведь ты не стал бы больше воевать, Саша?

– Война, Екатерина Дмитриевна, не забава, – ответил за него Черепахин, – особенно внутренняя война. Её не прекратишь по желанию. И мирного договора не подпишешь. Вопрос стоит о физическом истреблении противника. Иначе ничего не получится.

– Ирод резал младенцев, однако Христос, спаситель наш, жив поныне и присно, – заметил поп.

– Что вы этим хотите сказать? – резко обратился к нему Черепахин.

– Меч вызывает меч, а смирение благо даёт.

– Значит, мириться надо с большевиками? А я говорю, вешать их надо! И мы перевешаем их. И тогда придут смирение и благо. Завтра очистим от них Сибирь, а послезавтра всю Россию. Только так и не иначе. А вы замолите грехи наши, отец Анисим.

– Грех не замолишь. Грех страданием искупить надо.

– Пострадали, хватит. Да что говорить – дело уже сделано. Советам конец. Получил сегодня сообщение: Иркутск в наших руках. Управляющим губернии назначен полковник Яковлев. Помнишь, Аня, я знакомил тебя с ним у Рогова?.. Серьёзный человек. Этот порядок наведёт быстро.

– Что ты подразумеваешь под словом «порядок»? – спросил Александр.

– Искоренение большевизма и установление республики, Саша. Только это. В крайнем случае отмежуемся от России и провозгласим Сибирскую республику. Независимую.

– Много крови ещё прольется, – сказал поп.

– Ну и что?

– Ничего. Род приходит, и род уходит, а земля пребывает вовеки. Дуют ветры с запада и с юга, кружатся на пути своём и возвращаются ветры на круги своя… Вот так… на всё воля Божья. Прошу великодушно простить, мне пора. – Поп поднялся и добавил, глядя на Черепахина: – Когда младенца крещу, помышляю: что несёшь ты в мир божий, человече? И редко благость на душу нисходит… Покорнейше благодарю честную компанию.

Тяжело, как туча, прошёл он по комнате и от дверей ещё раз попрощался со всеми.

– Нагрузился батюшка, – усмехнулся Черепахин.

– А ведь он прав, – сказал хозяин, заметно отрезвев. – Прав, хоть и пьян. Круг не завершён!.. Умён, бестия! Вот кого бы вам в генералы, Андрюха. А то ваши все… Впрочем, он тоже не годится. Умён, а расплывается, как тесто по столешнице… А ты, Андрюха, врёшь, что Сибирь проживёт без России. Это у любого приказчика спроси – не проживёт. На второй день сожрут её если не англичане, то французы или ещё какая чума. Нет, без России ничего не выйдет. Задохнёмся.

Андрей Григорьевич хотел возразить, но не сразу нашёлся, и жена пришла ему на помощь, кинувшись с очередным вопросом к Александру.

– А как вы нашли Иркутск? Мне он показался кошмарным муравейником.