Поле мечей

Оказавшись в кругу боевых товарищей и невольно впитав долю их внутренней энергии, Юлий почувствовал прилив сил. Долгие годы войны не сломили воинов, и набирающее силу восстание они обсуждали с гневом и готовностью к борьбе, а вовсе не с позиций слабости. Каждый из собравшихся в зале отдал Галлии несколько лет жизни, а потому никто не хотел терять приобретенное. Ожидая начала совета, люди негромко, спокойно обсуждали события, постоянно поглядывая на военачальника и ожидая сигнала к всеобщему вниманию. Цезарь объединил всех, ради него собрались в этой комнате люди. Он придавал силы, побуждал к действию. В его присутствии общались и вместе работали те, кто ни в какой иной ситуации не смог бы терпеть друг друга. Никто из присутствующих не отдавал себе отчета в существовании подобной связи: люди привыкли к ней и воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Внешне же сила личности полководца проявлялась всего лишь в большей активности и ответственности всех, кто собрался вокруг стола.

Последним появился Кабера. Его внесли двое легионеров Десятого, которые выполняли роль личных помощников старого и немощного целителя. Едва всеми почитаемого доктора устроили среди подушек, Юлий стремительно подошел и почтительно, но в то же время бережно сжал его руки. Он заговорил настолько тихо, что за шумом ветра и гулом моря никто, кроме самого Каберы, слов не расслышал.

— Я зашел дальше, чем любой из римлян. На самый край света. Как давно мы с тобой не виделись!

Казалось, поначалу старик не услышал обращенных к нему слов, и Юлий огорченно подумал, что возраст и болезни неумолимо вершат свое жестокое дело. Больше того, полководца не отпускало чувство собственной вины. Ведь именно по настойчивой просьбе самого Цезаря тогда еще здоровый и полный сил целитель сверхъестественным усилием воли вернул подвижность разбитому колену Домиция. Этот подвиг потребовал концентрации всех данных природой и богами сил и закончился ударом, после которого старик так и не смог восстановиться. Силы постепенно покидали всеми любимого и уважаемого врачевателя.

Наконец Кабера поднял на Цезаря тусклый взгляд.

— Ты сам выбрал свой путь, Гай, — тихо произнес он, едва шевеля сухими губами. Голос был очень слаб, и Юлий наклонился, чтобы лучше слышать. — Я еще никогда не видел тебя в этой холодной комнате, — загадочно продолжил старик. Он глубоко вздохнул, и мышцы на его шее напряглись даже от такого усилия. — Кстати, я говорил, что видел тебя убитым Суллой?

— Сулла давно мертв, Кабера, — возразил полководец.

Кабера кивнул.

— Знаю. Но все равно видел тебя убитым в этом доме, а еще видел на пиратском корабле. Я так часто вижу тебя падающим, что просто удивительно, что до сих пор ты так силен и полон жизни. Сам не понимаю собственных видений, Юлий. Они причиняют такую боль, которой я раньше даже не представлял.

Цезарь с сочувствием заметил в глазах старого целителя слезы. Кабера обратил внимание на выражение его лица и засмеялся — вернее, издал несколько сухих щелкающих звуков. Левая рука старика не действовала, однако правой он притянул Цезаря еще ближе.

— Я ничего не смогу изменить в том, что видел, понимаешь? Путь мой подходит к концу, и этот конец я жду без горечи, но с радостью, как облегчение. Знай, что никогда не жалел и не жалею ни о чем, что произошло с того самого дня, когда много лет назад я переступил порог твоего дома.

— А я без тебя просто не выжил бы, старина. Так что постарайся не покидать меня, — пробормотал Юлий, преданно глядя на доктора полными слез и воспоминаний глазами.

Кабера снова вздохнул и провел рукой по лицу.

— Увы, кое-что нам не дано решать, Гай Юлий. Есть тропы, с которых не свернешь. Ведь когда-нибудь и тебе придется перейти реку. Этот момент представал передо мной столько раз, что и сказать невозможно.

— Так что же ты видел? — уточнил Юлий, сгорая от любопытства и в то же время холодея от страха. Однако Кабера сидел неподвижно, словно и не слышал вопроса.

— Кто знает, куда заведет тебя судьба? — наконец снова заговорил он. — Но я ни разу не видел тебя старым, друг мой, а однажды с болью наблюдал, как в первые весенние дни ты гибнешь от ударов ножей и падаешь в темноту. Падаешь в Риме, в мартовские иды.

— Так, значит, эти дни я никогда больше не проведу в родном городе, — заключил Цезарь. — Клянусь, что выполню обещание, если сознание этого принесет мир в твою душу.

Кабера поднял голову и посмотрел в окно — туда, где над водой с громким криком носились чайки.

— Думаю, есть в жизни вещи, о которых лучше не знать. Я уже ничего не могу понять. Кстати, я говорил тебе о ножах?

Юлий бережно поправил подушки, чтобы старику удобнее было сидеть.

— Говорил, Кабера. И этим в очередной раз спас меня, — ответил он и с удивительной для этого сурового и решительно человека нежностью обнял больного.