Поле мечей

Юлий взглянул на Красса, почти ожидая увидеть в глазах старого консула выражение триумфа. Тот едва заметно приложил руку к груди. Человек на трибуне не подал виду, что заметил жест.

— Я обвиняю вот этих четырех людей и еще одного, по имени Луций Сергий Катилина, в измене против города и сената, — наконец заговорил оратор, и в зале повисла напряженная тишина. Юлий с трудом справлялся с волнением. Нет, путь к отступлению отрезан. — Я могу с уверенностью заявить, что к северу от Рима, в небольших городах собрана армия, насчитывающая в своих рядах от восьми до десяти тысяч человек. Эта армия готовилась выступить под предводительством уже названного Катилины. Сигналом к атаке должны были служить разложенные на вершинах холмов костры. Для этого в городе завербовали целый отряд сочувствующих.

Глаза присутствующих обратились к четырем закованным в цепи арестантам. Те стояли, прижавшись друг к другу, с дерзким и непокорным видом. Один из них покачал головой, словно показывая, что слова эдила несправедливы.

В эту минуту на трибуну поспешно поднялся посыльный в сенатской тунике, он молча передал оратору небольшую восковую табличку. Быстро прочитав записку, Цезарь нахмурился.

— Только что пришло сообщение, — продолжал он, — что предводитель мятежа сумел уйти от того отряда, который я послал, чтобы арестовать его и доставить сюда. А потому прошу немедленного согласия сенаторов на мое выдвижение во главе Десятого легиона на север, против войска Катилины. Промедление смерти подобно!

Один из сенаторов поднялся с места и задал тот вопрос, которого ожидали все:

— Какие доказательства ты можешь предложить нам, эдил?

— Свое собственное слово и слово консула Красса, — быстро ответил Юлий, пытаясь не дать воли сомнениям. — Природа заговора в том и заключается, коллега, чтобы не оставлять следов и доказательств. Катилине удалось уйти, убив девять моих лучших воинов. А ранее он обращался к консулу Крассу, предлагая убить консула Помпея и учредить в Риме новый правопорядок. Остальные детали будут раскрыты позже, после того как я справлюсь с грозящей городу опасностью.

Поднялся Красс, и Юлий с тревогой взглянул на него, все еще сомневаясь, можно ли доверять этому человеку. Консул взглянул на четырех закованных в цепи пленников, и на лице его отразился пылающий в душе гнев.

— Я заявляю, что Катилина — предатель!

Услышав слова Красса, Юлий почувствовал, как с плеч спадает огромная тяжесть. Что бы ни делал старик, во всяком случае он не подвел и не отказался от данного слова. А это уже немало.

Красс встретился с молодым трибуном глазами, и тот спросил себя, уж не читает ли консул его мысли.

— Как консул я даю свое согласие на выступление Гая Юлия Цезаря во главе Десятого легиона из Рима на север, с тем чтобы уничтожить армию заговорщиков. Что скажет Помпей?

Помпей поднялся, переводя взгляд с одного из выступавших на другого. Он чувствовал, что история вовсе не заканчивается на том, что ему только что рассказали, но все же, выдержав долгую паузу, кивнул в знак согласия.

— Следуй своим принципам. Верю, что необходимость выступления так велика, как я только что слышал. Мой собственный легион займется восстановлением порядка в городе. Однако те люди, которых ты называешь заговорщиками, не будут преданы суду вплоть до твоего возвращения. Я сам займусь допросом обвиняемых.

После этого заявления по залу прокатился шепот. В центре всеобщего внимания оказались трое — двое почтенных консулов и молодой военачальник, недавно назначенный эдилом. В облике каждого из них чувствовались недюжинная сила и решимость.

Первым прервал молчание Красс. Он вызвал писаря и приказал ему срочно написать приказ о выступлении. Приказ был тут же составлен, подписан и передан Цезарю.

— Исполняй долг, и фортуна не изменит тебе, — напутствовал молодого эдила Красс.

Юлий бросил на консула быстрый, но пристальный взгляд и поспешил прочь из зала заседаний.

ГЛАВА 12

Брут ехал со своей сотней отборных всадников во главе Десятого легиона. Центурия то вырывалась вперед, на разведку, то возвращалась к двигавшимся быстрым маршем легионерам. Сейчас войско находилось к северо-западу от Рима, основную часть легиона пришлось выводить из разбитого на побережье лагеря, а свою центурию Брут вел из старых казарм Перворожденного.

Когда обе части армии наконец соединились, нервозность, мучившая Брута, уступила место радости: ведь впервые в жизни он вел в бой легион! Конечно, он надеялся на то, что Юлий догонит свое войско, но где-то в глубине души оставалось стремление испытать силы в одиночку. Его конная центурия мчалась так, словно всадники служили вместе уже несколько десятилетий. Брут не мог насмотреться на красавцев и даже не допускал мысли о том, чтобы отдать их в чьи-то чужие руки.