Покой

— Не работаю. Наверное, можно сказать, что я работаю на завод — работаю так же усердно, как и все остальные, и получаю зарплату раз в году. Я не могу позвонить и сказать, что заболел, я же фермер. И не могу уйти на пенсию. Мне семьдесят один.

— Вы всю жизнь были фермером?

— Да, сэр. Родился прямо в комнате, где сейчас сплю, и помогал отцу, пока он не умер. Вырастил свою семью на ферме и до сих пор там живу.

— Значит, вы видели много перемен, — сказал репортер.

— И был против каждой из них — вы это хотите услышать?

— Нет, просто подумал, что этот край был совсем другим пятьдесят-шестьдесят лет назад.

— В некотором смысле, да. Но в другом смысле нынешние времена очень похожи на те.

— Интересно. Как это?

— Ну, прежде всего, тогда было не так много людей. Теперь город сильно разросся, но стоит выйти за его пределы, все как будто затихает. Фермы увеличились, но часть земли не используется, и нет необходимости там жить. Но все равно я мог бы показать вам множество ферм, которыми хозяева гордились тридцать лет назад, а сейчас там пусто — зе́мли даже не под паром, луга заросли деревьями. Естественно, одна из причин заключается в том, что реки не текут, как раньше. Этот завод — и другие подобные ему по всей долине — выкачивает воду из земли; от такого ручьи пересыхают. Дальше на юг и восток повсюду шлам. Окрашивает воду в красный цвет и убивает все живое. Моя собственная ферма… Когда меня не станет, она исчезнет. У меня три сына, и никто из них не захотел ею заниматься.

— А где она?

— В сторону Милтона. В детстве нам было трудно вообразить себе что-то лучше фермы, и мы жалели тех, кому ее не досталось. Если врач или банкир женился на вдове с хорошей фермой, то бросал свое дело и начинал работать на земле. Я любил отца, но когда он умер, мне было трудно плакать на похоронах, потому что я думал — ну все, теперь ферма моя. Но мальчики… им она не нужна. Знаете почему? Вот поэтому.

— Из-за картофеля?

— Открылся завод, цена взлетела до небес, и все начали выращивать картошку, чтобы продавать тут. Ну, и первое, что из этого получилось, — интересное дело стало неинтересным. А второе, так это то, что люди больше не разводили огороды и не держали кур, а просто покупали то, что им было нужно, на картофельные деньги. Затем прибыль начала падать, и любой дурак мог бы это предсказать, но люди не привыкли выращивать что-либо еще, потеряли нужный настрой, и немного боялись, что забыли, как это делается, — поэтому они вцепились в картофель мертвой хваткой. Естественно, когда все выращивают одно и то же, повсюду, появляется много болезней — но от этого снова растут цены, и люди продолжают упорствовать. Сомневаюсь, что вы из моего объяснения что-то поняли, но сам-то я заметил: мальчик, который с детства все это наблюдает, вряд ли полюбит увиденное.

Когда репортер ушел, я попросил Дэна зайти ко мне в кабинет выпить.

— Со льдом, — попросил он. — И без воды. Вроде все прошло неплохо? Но не поймем, пока не прочитаем статью. Хороший скотч.

— Я тут подумал, — сказал я, — что мне следовало бы выпить шнапса или чего-нибудь в этом роде. Виры были голландской семьей. А с твоей фамилией полагается пить бренди.

— Или ирландское виски. Я ирландец по материнской линии.

— Я должен был догадаться. Язык у тебя хорошо подвешен.

— Она была Доэрти, так что мне достался семейный талант.

— Расскажи мне ирландскую историю.

— В смысле, анекдот…

— Нет, историю. Которую один ирландец рассказывает другому, или женщина — своему ребенку. Не ту, которую кто-то сочинил в Нью-Йорке для телевидения.

— Серьезно?

— Конечно, я серьезно. У меня двадцать минут до отъезда к врачу, и впервые за долгое время я знаю, что хочу сделать с этими двадцатью минутами. Я хочу услышать ирландскую сказку.

— Я знаю только одну. Слышали про Фир Болг? Они были самыми древними людьми, когда-либо жившими в Ирландии. До того, как они пришли, там не было никого, кроме волка, благородного оленя, птиц и сидов. Вы можете думать, что знаете, кем были сиды, но это не так, потому что сегодня ни на одном языке нет слова для них83.

Вошла мисс Хэдоу и спросила, не хочу ли я внести свой вклад в цветочный фонд для мисс Биркхед. Я сказал, чтобы в будущем она меня так не перебивала.

Она сказала:

— Извините, мистер Вир, но в кабинете мистера Скаддера я просто прихожу и выхожу, когда мне заблагорассудится.

— В какой она больнице?

— Она мертва, мистер Вир. Разве вы не видели? Когда вы вернулись, на доске было написано: «Сотрудники выражают скорбь в связи со смертью Хелен Биркхед Тайлер, давней секретарши О. Д. Вира. У нее остались муж Бен и двое детей». Я сама написала объявление.

— Закажите букет от имени компании. Все, что угодно, не дороже ста долларов. И на карточке — я имею в виду объявление на доске, а не открытку, приложенную к цветам, — вы могли бы добавить, что когда-то она была секретарем Дж. Т. Смарта, основателя компании. Она этим гордилась.

— Она гордилась и тем, что была вашим секретарем, мистер Вир. Любой бы гордился.

— Довольно об этом. Закажите букет и закройте дверь.