Поклонник

– Здесь. Я дам бумагу, кисти и краски. А вы рисуйте то, что хочет рука, что первым придет в голову. Договорились?

И я рисую. К моему удивлению, на бумаге появляется не мерзкое чудовище, а девочка, сидящая у пруда в саду. Она смотрит на свое отражение, а позади нее, в кустах, видны чьи-то злобные водянистые глаза. Девочка не видит того, кто на нее смотрит, ей не страшно, но страшно становится мне.

– Что вы чувствуете, глядя на эту работу? – мягко спрашивает меня психотерапевт.

– Страх.

– Страх? Почему? Рисунок такой солнечный и теплый. Что вас беспокоит?

– Человек за спиной беззащитной девочки. Она играет и не видит его, но сейчас, прямо в это мгновение, он нападет на нее. И все кончится, – шепчу я.

– Что именно кончится?

– Счастливая жизнь девочки. Позади нее – настоящий монстр, просто его не видно. А она с ним не справится, понимаете? Чтобы побороть чудовище, нужно самому стать чудовищем.

И я вдруг понимаю, что все это время демоном были мои запертые воспоминания о мгновенно потерянном счастье. Демон был своеобразным защитником, скрывающим жестокие тайны в моей голове. И демон ушел, когда Габриэль пал.

Воспоминания так и не возвращаются ко мне – возможно, потому, что внутренне я не хочу этого, однако когда я узнаю о своем прошлом от других людей, когда монстр Габриэль повержен, демон испаряется. Если одно чудовище умерло, то другому незачем больше существовать.

Однажды Матвей зовет меня к себе – его тон очень серьезен, и я понимаю, что что-то случилось.

– Ты решил меня бросить? – шучу я, но на самом деле мне не смешно.

– Что за глупости, принцесса, – морщится он. Я просто хотел с тобой поговорить.

– О чем же? – спрашиваю я.

– О том ребенке, который умер из-за необходимости трансплантации, – произносит Матвей, и внутри меня все каменеет.

Я не могу разговаривать на эту тему – это запрет, табу. Раньше, едва я думала об этом, у меня начинались панические атаки, сейчас атак нет, но я просто вхожу в ступор и больше всего на свете мечтаю спрятаться, залечь на дно, как рыба, укрыться водорослями и перестать дышать. Мне до сих пор очень больно. И я все еще считаю себя убийцей.

– Нет, волчонок, говорить об этом мы не будем, отвечаю я, чувствуя, как начинаю задыхаться.

– Ты не виновата, Ангелина, – мягко произносит Матвей и накрывает мою ладонь своей. – Ты ни в чем не виновата.

– Это слова моего психотерапевта. – Я нахожу в себе силы улыбнуться.

– Ты не убивала того ребенка, и я докажу тебе это.

– Что? – шепчу я, не веря своим ушам.

– Когда этот ублюдок решил поиграть с тобой в выбор и предложил помочь мальчику или девочке, он уже знал – мальчик умер. А вот девочка была жива. Габриэль, должно быть, думал, что, если ты выберешь помощь мальчику, он скажет, что ты ошиблась – он мертв, и ты упустила свой шанс спасти живого ребенка. А если выберешь девочку – что для девочки появилась квота и нужно было помочь мальчику. Он не дал тебе ни единого шанса, принцесса. Он заранее все продумал.

Волчьи глаза Матвея спокойны, но в них снова горит огонь холодной ярости.

– А звонок? – потерянно спрашиваю я. – Он звонил и велел перевести деньги на лечение девочки…

– Скорее всего, он притворялся, что звонит. Ублюдок не перечислял денег этой малышке. Я долго думал над этим всем, искал документы и подтверждения. Это было сложно – я ведь знал только их имена и примерную дату смерти мальчика. Вот, смотри, это ведь они?

Матвей осторожно показывает мне знакомые фотографии. Да, это те самые мальчик и девочка, которых однажды показывал мне Габриэль. Я до сих пор помню их лица.

– Мальчик умер еще до вашего разговора на крыше. Девочке не поступили средства, – повторяет Матвей. – Твоей вины нет. Напротив, ты выбрала ребенка, который оставался жив, понимаешь? Ты не убийца. Убийца – он, это дерьмо, из которого однажды вылепили человека. Ангелина, ты меня слышишь? Ангелина?

Я молча встаю и иду к окну, за которым горит закат. Я смотрю на то, как солнце крадется за крыши, озаряя небо лавандовым светом.

У меня нет слез, нет никаких мыслей, нет ничего только я и закат. И Матвей, который стоит позади, закрывая меня спиной от всех невзгод.

– Какие у меня глаза? – спрашиваю я его задумчиво, когда наступает момент между закатом и сумерками.

– Чистые, – не задумываясь, отвечает Матвей.

Он собирает меня из обрывков моих страхов, из осколков разбившегося солнца, что сияло в груди, из звездной крошки снов. Он делает меня цельной и наполняет жизнью – всего лишь одним поцелуем, безмолвным признанием в любви.

Всего лишь собой.

Теперь я понимаю – девушка на открытках не падала, а взлетала ввысь. В самое небо.

Когда проходит несколько месяцев, мы с мамой едем на кладбище к моим кровным родителям и сестре. У нас с собой три букета. Букеты из белоснежных лилий я кладу на их могилы, а букет из прекрасных роз – на могилу сестры. Я надеюсь, что они встретили ее и тепло приняли и теперь ей не одиноко.

Потом мы едем на могилы того, кого я считала своим отцом, и Ангелины – оказывается, они тоже похоронены рядом, только я этого не знала, раньше мама не брала меня с собой, сколько бы я ни просила.