Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта

— Дорогой сын мой, не могу я так поступить. Знай, что согласно Алкорану (единственно истинной книге на земле), существует семь кругов ада и каждый глубже и ужасней предыдущего. Первый — для нас, правоверных мусульман, второй — для вас, христиан. Самый глубокий, седьмой — геенна — для богохульников, ну а четвертый — Моргут — предназначен тому, кто сам себя жизни лишил. Если послушать твоего совета, то мне придется пройти три круга лишних. И должно в трех кругах пребывать триста тридцать три года, прежде чем попаду я в свой собственный. А если умру от руки неверного вроде тебя, то я по Алкорану — уж он-то не обманет — устремлюсь прямо в рай.

Слишком велико было искушение избавить от ада и отослать в рай свято верующего турка — сам ведь умоляет. Но я все же устоял. Вспомнилось, что в Священном писании (также единственно истинной книге на земле) сказано: поднявший меч от меча и погибнет. И вновь я оттолкнул старика, что навязывал мне голову, как разносчик свой товар.

— Одумайся, ведь я оставлю тебе и колтук-денгенеги, — приставал старик.

— А что мне делать с твоей клюкой?

— Смотри, сынок. Надо только отвинтить верхушку, и увидишь: колтук-денгенеги полон золота.

Отвинтил старик свой костыль и высыпал горсть монет в ладонь. Засверкали, заблестели монеты, аж глазам больно стало.

— Все твое будет.

Тем не менее сопротивлялся я искушению:

— Ни к чему мне твое золото. Баб'a. У гайдамаков есть закон: никто не смеет утаивать деньги. Что награбят — отдают атаману по возвращении в пещеру Пресьяка, и все идет в общую казну. Плохо придется тому, у кого хоть польский грош найдут. Гайдамак грабит не для себя, а для всех, потому что гайдамаку ни за что платить не приходится. Твои талеры только навлекут на меня опасность, а проку от них никакого.

— Ошибаешься! Ты, сынок, получше других. Ты молод и не годишься для разбойничьего житья. Унаследуешь от меня много денег, поедешь в Молдавию или Валахию, где тебя никто не знает. Сможешь купить деревню, з'aмок, крепостных и жениться, а если у тебя уже есть возлюбленная, будешь в покое и радости с ней жить, а не прятаться по лесам и пещерам.

Последняя фраза задела меня за живое. Вспомнилась мне драгоценная моя Мада. Если удастся вызволить ее из Острова-сада, станет она богатой знатной дамой… А почему бы и нет? Я знаменосец у гайдамаков и скоро буду помощником харампаши. Может ведь случиться, что Медведь уведет главные силы в какой-нибудь поход, а я останусь, и тогда ничего не стоит напоить оставшихся и, как только они заснут, убежать с Мадой. Это была столь соблазнительная мысль, что я невольно протянул руку к посоху старого турка:

— Где же спрятать такую пропасть денег?

— Оставь их в костыле. Когда гайдамаки вернутся, пожалуйся, что тебе свело ногу от долгого стояния в холодном болоте. Это со всяким может случиться, и кому сведет сухожилия в ледяной воде, тот рискует навсегда хромым остаться. Они наверняка уйдут без тебя — кому нужен немощный товарищ. А ты держи богатство свое под мышкой и не выпускай.

Затем обучил меня старик, как подвязать левую ногу, как пяткой в костыль упереться и как на одной правой передвигаться. Я думал о Маде и ради ее счастья готов был хоть до Иерусалима на одной ноге допрыгать.

— Ну, теперь бери ятаган, — сказал старик деловито. — Не руби смаху, как мясник топором, а при ударе потяни лезвие, будто скрипичный смычок. Я стану на колени, а ты ударь сюда — видишь, где первый позвонок выступает: гляди внимательно. Ятаган держи прямо, твердой рукой — тогда все будет в порядке, и клинок не соскользнет.

Говорил он, говорил, все меня подзуживал, пока дьявол (поджидающий смертных на всякой тропинке) не подтолкнул меня под локоть, и заметил я через секунду, как тело старого турка опустилось к моим ногам, обнимая колени, а голова, подскакивая, покатилась меж деревьев.

(— Homicidium: человекоубийство, — продиктовал советник в протокол.

— Так и есть, но примем во внимание смягчающие обстоятельства, — вставил князь. — По желанию убиенного, согласно Алкорану и следуя вероломному толчку врага рода человеческого.)

— Убийство остается убийством, — вздохнул Гуго, — и очень скоро пришлось мне раскаяться. Свершив сие деяние, оперся я на клюку и, хромая, двинулся вперед. Заковылял кое-как за своими товарищами, что возились с богатой добычей. Кому из каравана бежать не удалось, тех прикончили на месте. Разбойники взваливали поклажу на плечи, так как неторными путями вьючным животным не пройти.

Увидев, как я с трудом ковыляю, опираясь на посох, они расхохотались.

— Что за напасть с тобой приключилась? — спросил Медведь.

— Ох, горе мне, — запричитал я, — нищим калекой стал. Когда я убивал хромого турка — не мог он удрать с кривой-то ногой, — проклял он меня, умирая: быть тебе, хромым, как я, и вечно скитаться с колтук-денгенеги. В тот же миг свело мне левую ногу, и никак не выпрямить.

— Ясное дело, не понравилось твоей ноге стоять в холодной воде, — усмехнулся Медведь. — Ты пуделек изнеженный. Ладно, не хнычь, есть у нас лекарь на такие хвори. Эй, Перепелка, пойди сюда!