Похищение Муссолини

Теперь же именно эти несколько минут «небытия» помогли Курбатову немного восстановить силы. Почти пятьдесят километров по горным дорогам и перевалам он прошел без отдыха. Километров семь из них – с раненым Гранчицким на спине. Вот почему несколько минут, которые он провел у ствола лиственницы, показались ротмистру блаженственными.

Чей-то голос? Послышалось? Да нет же, голоса!

Курбатов повернул карабин стволом вниз, проверил оба пистолета. Расстегнул кожаный чехол, в котором носил специально для него сработанный кузнецом-маньчжуром метательный нож, с ложбинкой в острие для закапывания туда яда, ампулка с которым всегда хранилась в кармашке чехла. Снова прислушался, внимательно осматривая гребень распадка. Вроде бы все тихо. Можно уходить. Но в том-то и дело – просто так, взять и уйти, ему не хотелось. Без стычки, без риска, уйти за кордон – это не для Курбатова.

– И все же я видел человека, – вдруг донесся до ротмистра тонкий юношеский голосок.

«Вот и достойный противник на арене, – поиграл желваками Курбатов. – Святое дело гладиатора».

Говорили где-то совсем рядом, за плоской, похожей на изодранный ветрами парус, скалой. Как раз в этом месте, где узкая, блуждающая между валунами тропа описывала большую дугу, по которой пограничникам или охотникам – кто бы они там ни были – придется топать еще минут пять.

– Это мог быть промысловик.

– Не похоже. Я видел его еще вон на той скале. Когда ты отстал. Что на ней делать охотнику?

– Почему же сразу не сказал?

– Я не думал, что он двинется к границе. Пока ты подошел, он уже исчез.

– Пошарь биноклем по склону.

– Зачем по склону? Если он уже где-то здесь.

– А не почудилось?

Теперь Курбатов не сомневался, что это пограничный наряд и что за скалой их двое. И уж совершенно ясно, что по ту сторону ущелья, на горе, один из пограничников мог видеть только его. Правда, солдату трудно сейчас поверить, что диверсант сумел так быстро спуститься с горы, переправиться через ручей и снова подняться на возвышенность. Однако поверить-то придется.

Конечно, ему ни на секунду не следовало показываться на плоской оголенной вершине горы. Но если Курбатов и допустил такую ошибку, то лишь потому, что на северном скате вершины, в небольшой трещине, пришлось оставить ротмистра Гранчицкого.

Весь путь к Чите и обратно он прошел, тая в себе недовольство тем, что полковник Родзаевский назначил старшим группы не его, а ротмистра Гранчицкого. Причем сделал это за день до выступления. Когда стало ясно, что Ульчану придется лечь в госпиталь, чтобы залечить неожиданно вскрывшуюся рану, полковник несколько дней не решался назначить нового командира, хотя никто в группе не сомневался, что им станет Курбатов. Однако Родзаевский, для которого успех этого рейда был не только актом престижа, но и важным аргументом в пользу существования своей школы, остановил выбор на осторожном, покладистом Гранчицком.

Как бы ни был недоволен Курбатов таким решением, он честно тащил командира на своей спине, поил и перевязывал, подбадривал, кормил и снова тащил. Не потому, что ценил ротмистра как диверсанта или считал его другом. А потому, что так велел долг. Тем более что простоватый, на удивление порядочный, Гранчицкий оставался последним из отряда. Последним, кто мог подтвердить, что все, что с ним произошло в этом глубоком рейде в красное Забайкалье, – действительно произошло. Он последний, кто мог засвидетельствовать всю ту удаль, которую пришлось проявить в походе ротмистру Курбатову. И единственный из отряда, кто свидетельствовал бы по этому поводу абсолютно честно, не терзаясь ревностью к силе и удачливости соперника.

– Ну, что ты высматриваешь? – кончилось терпение у того, кто был без бинокля. – И так вижу, что никакого дьявола там нет.

– Неужели ж показалось?

– А раз нет, будем считать, что и не было. Понял, Колымахов?

– Что «понял»?

– А то, что я сказал: нет, значит, и не было, – начальственным голосом проговорил старший. – Показалось – и все тут. Видишь сухое дерево, вон, у вершины? Его ты и принял за человека. И не о чем докладывать лейтенанту.

– Не вижу я там никакого дерева, – проворчал Колымахов. – Зато знаю, что ты – сержант, а значит, тебе виднее. Что с биноклем, что без него.

– Расторопный ты мужик, Кольшаха. Мудрый и скользкий, как полуоблезлый змей.

– Идтить надо. Вечереет. А нам еще назад к заставе.

– Дальше – Тигровая падь. Молчи и зырь в оба.

Пограничники затихли и на какое-то время как бы исчезли. Но ему-то не почудилось. В галлюцинации он не верил. Курбатов напряг слух. Когда послышалось, как на изгибе тропы прошуршал, слетая вниз, камешек, ротмистр попробовал переметнуться за выступ скалы, но обнаружил, что, привалившись к лиственнице, он, сам того не замечая, протиснул плечо в просвет между стволами. И оказался зажатым ими.

Курбатов уперся рукой в один из стволов, отогнул его так, что где-то у основания послышался треск, и, освободившись, со злостью подумал: «А будь я послабее? Взяли бы, словно волка в капкане».