Похищение Европы

— Сейчас пришло время браться за Европу. Она созрела для независимости. Сначала она освободилась от России, что было не так-то легко. Теперь ей нужно освободиться от Америки, что еще сложнее. Я чувствовал необходимость этого все последние годы, но сейчас, во время войны, она стала очевидной. Роль Европы в этой войне унизительна. Пусть это звучит несколько грубо, но при Клинтоне Европа играет роль Моники Левински.

Образ был нам близок, но мы не подали виду.

— Дело ведь не в моих капризах и не в том, что мне надоело работать на справедливых толстяков. Речь идет о гораздо более серьезных вещах. Мы с вами можем стать теми, кто снимет созревший плод. У меня для этого есть опыт и кое-какие рычаги, у вас…

— У нас? — спросила Настя.

— У вас — красота. Все прислушиваются к тому, что говорят красивые люди. Да это в конце концов и не важно, что есть у вас. Мне хочется делать это вместе с вами. Считайте, что вы меня вдохновляете.

— Не наше вроде бы это дело, — сказал я как можно спокойнее. — К этому нужно иметь призвание, вкус. Я уверен, что только в Париже вы найдете сотни тех, кто с этим справится лучше нас. Вы ведь и сами это понимаете.

Его возбуждение достигло предела. Он посмотрел на меня горящими, почти страдальческими глазами и вдруг заговорил негромко, но быстро.

— Да зачем мне эти сотни? Мне нужны только вы. Может быть без вас я бы на это не пошел, может быть, я это вообще из-за вас делаю. Мне хочется, чтобы нас породнила какая-то сверхзадача, что-то непошлое, не имеющее отношения ни к коммерции, ни к секретным инструкциям, ни к прочему дерьму. То, что я вам предлагаю, — разве это не цель? Разве в этом нет полета? — Несколько секунд он молчал. — Я не хочу с вами расставаться.

— А в чем заключается ваш проект? — Настя явно решила снизить накал, уйдя в детали.

Анри ждал этого вопроса. В его взгляде на Настю мелькнула благодарность с оттенком торжества. Одним залпом он допил свою Мери и поставил бокал на стол.

— Нам нужно создать организацию, которая цементировала бы новую Европу. Я знаю настроения в европейских странах — недостатка в поддержке там не будет. Более того, многие крупные политики — а крупный политик — он всегда стратег! — идее независимой Европы очень и очень сочувствуют.

— Что-то не очень этих стратегов слышно, — пробормотала Настя.

— Не очень, — согласился Анри. — Потому что всякий стратег — он вынужден быть еще и тактиком. Пока об эмансипации Европы говорить тактически не выгодно. Но поверьте мне, пройдет совсем немного времени, и эта идея станет козырем любого европейского политика. Война станет ее катализатором. Так что пора брать быка за рога.

В представлениях Анри этот бык был уже подан, и все, что оставалось сделать нам, — это посадить на него прекрасную Европу. В тот вечер он развернул перед нами блистательную европейскую перспективу — столь же заманчивую, сколь и невероятную. По его мнению, сложившаяся в Европе ситуация напоминала минуту перед сходом лавины. Достаточно было одного хлопка, чтобы снежная масса пришла в движение и, набирая силу с каждой секундой, грозно двинулась вниз. Задуманную им организацию он называл жемчужиной, и в центре ее ставил меня. Сравнение было поэтичным, но в отношении меня двусмысленным: из недавних еще уроков биологии я помнил, что всякая жемчужина образуется вокруг песчинки.

Когда и водка, и томатный сок были допиты, Анри спросил:

— Ну что, похищаем Европу?

Мы с Настей промолчали, и его вопрос повис, как непожатая рука. Будучи согласен с тем, что Европе следует освобождаться, я искренне не понимал, при чем здесь я. В моем сознании неотвязно крутился образ человека, случайно попавшего в театр и заблудившегося среди декораций. Что касается Насти, то в присутствии Анри она, видимо, решила не давать мне никаких советов.

Несмотря на то что все напитки допивались одним Анри, в этот момент у него был исключительно трезвый вид. Он напоминал адвоката, безрезультатно потратившего самые веские свои аргументы, адвоката, у которого не осталось ничего, кроме изумления черствостью и непониманием. Для присяжных такой адвокат наиболее опасен. Его коротким усталым фразам уже невозможно сопротивляться, именно они и доводят дело до победного конца.

— В конце концов, дело здесь не в политике. Сама по себе она не стоит того, чтобы ради нее расшибаться в лепешку. Речь идет о ваших собственных возможностях. Вам предоставляется уникальный случай выйти из повседневности, а когда такими случаями пренебрегают, они не повторяются.

Я заглянул в ясные Настины глаза, пытаясь прочитать там ответ. Эти глаза были неравнодушны к происходящему. Вместе с тем я не мог понять, смотрят они ободряюще или с укором, в них можно было найти все что угодно, кроме прямого ответа. Мне показалось, что в тот момент они отражали мои собственные мысли, и это было высшей степенью их слияния со мной. Из этого следовало, что ответ должен был давать я сам.