Похищение Европы

— …нет-нет, я это знаю и не осуждаю вас ни в малейшей степени. Вы следуете определенному традиционалистскому взгляду на вещи, это вполне естественно. Вы воспитаны постхристианским обществом, где, хотя уже мало кто верит, придерживаются, тем не менее, определенных ценностей, основанных на христианстве. Попробуйте от них отвлечься. В рамках постмодернизма, например. Он смешивает не просто стили — он смешивает идеологии, потому что в конечном счете стиль-это идеология. А идеология-это, в свою очередь, то, что принято связывать с такими старомодными понятиями, как правда/неправда. Так вот, в условиях этого всеобщего смешения какое может иметь значение, где правда, а где ложь? То, что было ложью в одной системе (например, в реальной действительности), становится правдой в другой (ну, скажем, в сфере того общественного сознания, над которым я работаю). Все эти ваши терзания насчет правды — они излишни. Я повторяю: правд много. Взять ту же Библию. Ответьте-ка мне: почему Иосиф систематически стучал отцу на своих братьев? Это как — красиво? Его поведение можно считать единственно верным?

— Я думаю, что он делал это как раз из любви к истине, — сказала Настя. — К абсолютной истине.

— Скажите пожалуйста! — изумился Анри. — А то, что у братьев были все основания послать его к чертовой бабушке, а не только в Египет, — это не истина? — Он положил Насте руку на плечо и засмеялся. — Только не надо защищать от меня Иосифа, я его вовсе не осуждаю.

— А он, — пожимая плечами, Настя избавилась от руки Анри, — в этом и не нуждается.

Машина остановилась у самых ворот Диснейленда. Когда мы подошли к кассе, Анри не позволил нам платить за билеты (довольно дорогие), сказав, что это — его приглашение и что он здесь в некотором смысле хозяин.

— Вы работаете и на Диснейленд? — спросил я простодушно.

— Да, можно выразиться и так. Результаты моей деятельности не ограничиваются политикой. Работая на моих хозяев, я работаю и на Диснейленд, и на Голливуд, и на многие прочие заведения, которые представляют американскую культуру здесь, в Европе. — Анри щелкнул пальцами и засмеялся. — Выражение «американская культура» звучит чуть экзотически, верно? В этом словосочетании все еще чувствуется шов. Ну да и культура их во многом — та же политика.

Мы шли среди толпы по дороге, ведущей куда-то вглубь сказочного городка. Анри оказался между нами.

— Их фильмы в каждом доме мира — от парижского дворца до африканской хижины. Каждый вечер! Каждый вечер какой-нибудь благонамеренный олигофрен отстаивает демократические ценности, утверждает свободу, наказывает виноватых — и сопротивляться этому бесполезно!

— Вы их не очень-то жалуете, — заметил я.

— Кого — справедливых толстяков? Да я их терпеть не могу.

Анри нагнулся, чтобы завязать шнурок. Его длинные пальцы никак не могли справиться со шнурком, и вокруг нас создалась небольшая пробка. Глядя на то, как несколько раз он пропускал петлю не там, где следует, я подумал, что он волнуется. Наконец, он распрямился, и мы двинулись дальше. Под нашими ногами зашуршал какой-то особый светлый гравий.

— Если вы к ним так относитесь, почему же вы ездите сюда? — спросил я после паузы.

— Да потому и езжу, что так отношусь! Мне нужен контакт с противником — понимаете? Мне нужна вся эта чудовищная безвкусица, чтобы еще раз убедиться, что я отношусь к ним правильно.

— И при этом вы на них работаете? — спросила Настя. — Вы позволяете себе так поступать потому, что истин — много?

— Угадали. Строго говоря, я работаю не только на них, но и на их союзников. Но вы, конечно, правы в том, что вся эта компания замыкается на америкосах. — Он помолчал. — Я работаю на них не только потому, что истин много. И не только потому, что там весьма неплохо платят — а ведь уже одно это могло бы все оправдать. И об истинах, и о деньгах я могу забывать ради главного — удовольствия. Там я его получаю. Я наслаждаюсь самой таинственной и самой прочной властью — властью над сознанием всех тех, кто смотрит телевизор и читает газеты. И даже тех, кто ничего не читает и не смотрит. Они все равно в моем поле.

— Просто доктор Мориарти какой-то, — пробормотала Настя. — Но раз не вы определяете суть того, что внедряется в мозги, значит, вы несамостоятельны. Чем же здесь гордиться?

— Гордиться? Это не совсем то слово. Речь идет об удовольствии. Его мне доставляет качество моей работы. Мне достаточно того, что я владею чьим-то сознанием, а с какой целью — это, в конце концов, не так уж важно. Это — игра, понимаете? Разве есть в игре вопрос «зачем?» Или: «кто придумал эти правила?» Игра проходит ради самой игры, и других задач у нее нет. Вы правы только в том, что в один прекрасный день игру хочется создать самому, но это уже совсем другая история.