Похищение Европы

В эти весенние дни происходили и приятные события, пусть и меньшего исторического масштаба. Князь выразил готовность взять к себе Самурая. Тот быстро освоился в просторном княжеском доме и вместе с Валентиной встречал нас у входа. Было забавно наблюдать, как, помахивая хвостом, он по-хозяйски перебегал из комнаты в комнату. Самурай перенял общее почтительное отношение к князю и в его отношении не допускал никаких вольностей. Свои эмоции он выражал, прыгая на Валентину, которая стала его настоящей любовью. Чувство оказалось взаимным. Валентина его кормила, выгуливала и после прогулок мыла ему лапы. Она называла его «парень», произнося это слово с особой уважительной ноткой, и любила обсуждать его поведение. Когда слушателей не находилось, она обращалась непосредственно к Самураю и давала ему подробные наставления по-русски. Не удивительно, что, получив в доме самые широкие права, Самурай оказался вовлеченным в наши военные дискуссии. По вечерам чаще всего он лежал у камина, сопровождая реплики князя подрагиванием хвоста. Собственно говоря, и к высказываниям Билла Самурай относился вполне дружелюбно, но, вне всяких сомнений, понимал, что тот здесь не главный.

Надо сказать, что возражения Билла в ходе войны также претерпели изменения: они стали менее категоричны. Так, признавая сложность межэтнических отношений на Балканах, он даже посетовал как-то, что к разрешению конфликта не подключили хороших этнологов.

— Этнологов? — переспросил князь. — Билл, не юродствуйте. Какие этнологи, когда нужно испытать все произведенное оружие? Они нашли себе бесплатный полигон, где нет ни одной модели, представляете? Там все настоящее — нефтехранилища, мосты, школы, женщины, дети. Только на настоящем и можно понять, чего стоит оружие. Этнологи! Когда натовские бомбы летят в жилые кварталы, от сербов остается примерно то же, что и от албанцев. Какие этнологи смогли бы примирить их столь радикально?

— Хорошо, — наклонил голову Билл, — вы все говорите о том, чего не нужно делать. Допустим, что американцами вce делается неправильно. Так что же, по-вашему, нужно делать, чтобы остановить такой конфликт?

— Билл, вы — американец! — рассмеялся князь.

— А вы — русский. Ну и что?

— Не обижайтесь. Все правильно. Мы — две нации, распираемые ложным мессианством. Мы считаем, что по всему миру мы должны что-то делать. Почему нам не приходит в голову простая мысль, что порой лучше не делать ничего? Что это и может оказаться самым полезным? Что, поддерживая одну сторону против другой, мы настраиваем ее на борьбу, а не на мысли о том, как лучше прийти к миру?

К моему удивлению, князь положил свою миниатюрную руку на сжимавшую подлокотник кресла ручищу Билла. Я впервые был свидетелем такого жеста с его стороны.

— Игры в мессианство не ведут ни к чему хорошему. Ни к чему хорошему, Билл. Посмотрите, каким все это кончилось у нас грандиозным развалом. Это могло бы стать для вас уроком, только ведь никто не учится на чужих ошибках.

Загипнотизированный отеческим движением князя, Билл какое-то время не отвечал. По его напряженному лицу чувствовалось, что княжеская ласка для него неожиданна. Их совместное — рука в руке — сидение что-то мне чрезвычайно напоминало-то ли памятник Гете и Шиллеру в Веймаре, то ли окончание какого-то балета, где главные персонажи застывают в такой же монументальной благожелательности друг к другу.

Князь встал и долил всем коньяку. Самурай с интересом наблюдал за электрическими протуберанцами в наших бокалах.

— А вообще оправдать войну очень легко, — как-то почти сам себе сказал князь. — Любую. Покажите два раза плачущего ребенка, и большего, пожалуй, не нужно.

Как я уже говорил, мы с Настей почти не вмешивались в эти споры. Если Настя иногда и вставляла слово-другое, то обычно это бывали замечания по поводу высказываний американца. В какой-то момент мне стало казаться, что русско-американскую полемику она воспринимала гораздо серьезнее, чем Билл и даже князь. Что касается меня, то я ограничивался вопросами или, наоборот, ответами — если меня о чем-то спрашивали. Вместе с тем постоянное присутствие среди спорящих (а может быть, и ход войны, который стал меня по-настоящему задевать) постепенно пробуждало общественный темперамент и во мне. В один из апрельских дней в доме князя состоялся мой полемический дебют.

В этот день темой князя была экспансионистская политика Америки (Северной Америки, как он любил уточнять с деловитой миной). Камертоном обсуждения стало обоснование им того тезиса, что Косовская война является одной из ступеней на пути Америки к мировому господству. Билл в этот день выглядел усталым, и на фоне полной боеготовности князя его замечания казались особенно вялыми.

— Ну, хорошо, — сказал, наконец, Билл, — допустим, что Америка хочет захватить мир и править всеми народами. Но вы-то чего волнуетесь — вы же поклонник империй? Вот вам империя, какой еще не было на земле. Глобальная империя! У нее есть нравственная идея, она хочет сплотить весь мир — что же вам неймется?