Похищение Европы

Автобус задрожал от включенного двигателя, зашипел воздух в надголовных вентиляторах, зажурчала речь занявшей свое место женщины-гида. Но Ефим этого не слышал. Упершись лбом в стекло, он, как на машине времени, переместился на десять лет назад.

Вот магазин, где продавались спортивные английские «лотусы». Здесь и сейчас автошоп, только в окнах-витринах – «ауди»-«тэтэшки» и маленькие «бимеры» Z-серии. Дальше длинная улица с кирпичными стенами без окон – пакгаузы. Потом пустырь с грязными, запыленными кустами. Здесь они с Ильей, с трудом доперев пешкарем из центра города, писали. С ударением на первом слоге. Потому что собственными руками отдать в платном сортире за отправление малой естественной потребности четверть месячной зарплаты – это было уже слишком. Лучше ждать, пока само рассосется. Или, если невмоготу, пробежать четыре километра от города до вот этого пустыря.

А напротив пустыря – парк. Здесь, во-он на той скамейке, началось знаменитое предотходное гулянье хирурга и журналиста.

Нет, на самом деле началось оно раньше, когда умудренный опытом Илюшка позвонил и спросил:

– Старик, а как у тебя с баксами?

– У меня с баксами порядок, – честно ответил Ефим. – Не беспокоят.

– Я так и думал! – заржал доктор. – Значит, слушай сюда. Мы покупаем две бутылки водки и бутылку коньяка здесь, а продаем их там.

– Зачем? – не понял «невыездной» Береславский.

– А затем, неопытный ты наш, что здесь ты берешь бутылку за шесть рублей, пусть даже в очереди…

– Без очереди, у меня знакомый есть, – азартно перебил его почуявший вкус наживы журналист. – А сколько она там стоит?

– Десять долларов! – победно воскликнул хирург.

– Десять долларов?! – восхитился Ефим, не имевший оснований не верить своему многоопытному приятелю.

– Коньяк – дороже, – добавил волшебник скальпеля.

– Охренеть… – вымолвил журналист, задохнувшийся от приваливших возможностей.

– Итого, – подвел итог доктор, – эта операция принесет к моим ста долларам еще тридцать пять.

– А к моим – даже больше, – на первый взгляд нелогично добавил Ефим. Но друг-доктор все понял правильно: тридцать пять добавить к тридцати пяти будет круче, чем если их же добавлять к сотне. – А почему только три бутылки? – вдруг сообразил будущий бизнесмен. – Давай купим десять! Или пятьдесят! Я денег займу.

– Через границу можно только три, – остудил приятеля Илья. – Таможня не пропустит.

Вот так они оказались в чудном городе Стокгольме, с довольно небольшой производственной программой – освободились уже к середине второго дня – и с огромной шопинг-перспективой в виде шести непочатых бутылок отечественного алкоголя.

Уже в пути Ефим выяснил, что по три пол-литры было в багаже практически каждого российского туриста за исключением, может быть, первых, только что народившихся бизнесменов-кооператоров и представителей бессмертного племени воров-чиновников. Один из них, отвечающий за нашу бесплатную медицину, привез с собой даже красотку, с которой приключилась смешная история. На первом знакомстве все члены делегации представлялись и рассказывали о себе. Девушка же, услышав свою фамилию, встала, но сказать ничего так и не решилась. Пришлось безъязыкую выручать ее работодателю. «Она у меня для особых поручений», – объявил медицинский деятель, и в итоге все оставшиеся дни за девчонкой ходил местный спецслужбист: видно, в шведском аналоге КГБ так и не поняли «особенность» девчонкиных поручений.

* * *

«Все повторяется, – подумал Ефим. – Даже чиновник с «Патек Филиппом». Ничего не меняется. Разве что девчонку привез не с собой, а снял на месте».

Гидиха что-то вещала через микрофон, но Береславский ее не слушал. Он смотрел на те же, что и десять лет назад, зеркальные витрины, на чистенькие «немецкие» дома по берегам каналов и проток, на медные – желто-зеленые с белыми пятнами птичьего гуано – статуи по-прежнему неизвестных ему полководцев. (При мысли о птичьих атаках лицо Ефима Аркадьевича непроизвольно скривилось.)

Смотрел на то же, что и раньше, а чувствовал совсем другое. Точнее, не чувствовал.

Тогда его потрясало все. Буквально все: сразу десять сортов сыра в магазине, буйство неона, ночная жизнь на улицах, отсутствие обшарпанных домов, автомобили неведомых марок. А самое главное – никто вокруг не говорил по-русски. И все были иностранцами. Жуть просто какая-то!

А сейчас – никаких эмоций. Да, красиво. Но нынешняя Москва – в сто раз красивее. И сортов сыра в супермаркетах уж точно не меньше. «Утратилась острота восприятия», – поставил диагноз Береславский.

* * *

И тут его осенило.

Он достал сотовый телефон, порылся в электронной памяти и извлек номер Илюшки, которому не звонил уже довольно давно. Нажал на кнопку вызова. После пары длинных гудков раздался знакомый голос:

– Я слушаю!

– Здорово, спаситель человеческих задниц! – приветствовал приятеля Ефим.

– Здорово, Ефимище! – обрадовался тот. – Ты куда подевался?

– Да езжу вот тут, – скромно сказал Береславский. – По илюшкинским местам. Водкой торгую.

– Ты в Стокгольме? – ахнул доктор. – Чего ж меня не позвал?

– У нас тут круиз на четыре недели, – объяснил журналист.