Похищение Данаи

На ней был изображен треснувший пополам фанат с рубиновыми зернами, изнутри, из самой его плоти, как из почки, прорастало юное женское тело, а из кесарева разреза у нее на животе снова выглядывали гранатовые зерна, и в самом верху, посреди звездных вспышек, возникало лицо с отрешенным, в никуда, взглядом. Сходство с Леной было очевидно, но это была метафора Лены, где ее зелено-серые глаза, красные зерна граната и мерцающие звезды вступали в какой-то таинственный ночной хоровод. Я стоял как зачарованный.

— Мяу! — довольно улыбнулся Никита, возвращая меня на землю. Точнее, вертая от одной реальности к другой. — А знаешь, как называется? „Как сотворить женщину из граната“.

— Как сотворить женщину из облака, — переостроумил его я, не вдаваясь в мифологические подробности, да и не сбить его было с гранатовой темы.

— Что-то в этом фрукте есть сакральное, тебе не кажется?

— Я об этом как-то не думал, — честно признался я.

— Греки считали гранат любимой пищей мертвых. А знаешь, как часто он упомянут в Библии! В одной только Песне Песней — пять раз. Робу Аарона украшал. В гранате двенадцать сегментов — сакральное число в Библии. Двенадцать колен Израилевых, двенадцать апостолов…

— Не только в Библии. Зодиакальная дюжина, двенадцать верховных богов на Олимпе, двенадцать рыцарей Круглого стола…

— А почему решили, что змей в раю угостил Адама с Евой яблоком? Наверное, по ассоциации с греческими мифами: яблоко раздора, сад Гесперид. А в Библии сказано просто плод. Гранат больше подходит — ввиду его ассоциативно-символического упоминания в других местах Библии. У меня с дюжину картин на тему граната, в разных его метафизических сочленениях с человеком и космосом. Как-нибудь покажу.

— Ну вот, — улыбнулся я. — А еще отрицаешь роль личности в искусстве. Гранатовый цикл — твой единственный вклад в мировую цивилизацию.

Еще раз глянул на гранатовый портрет Лены.

— Зря не показал Саше, — сказал я и тут же пожалел.

— Ты что, не сечешь — он же псих!

— Еще вопрос, кто из вас больше псих — ты или он?

— И в милиции мне так сказали. А я им: любой бы на моем месте спятил.

— Ты обращался в милицию?

— За защитой. Чтоб охрану приставили. Вот это меня по-настоящему заинтересовало.

— У тебя что, телохранители?

— Прислали одного на ночное дежурство, но через неделю сняли. Представляешь, как я уязвим? Единственное спасение — пистолет.

— У тебя есть право на ношение оружия?

— Какое, к черту, право! У нас на черном рынке атомную бомбу можно купить. Были б деньги.

— И ты купил?

— Этими днями. Не бомбу, конечно. Уже договорился. Мне б только успеть.

Я решил переменить тему:

— Это лучшая из твоих „Данай“, хоть я и не понимаю, зачем ты подверстал сюда Галю.

— Сама подверсталась.

— Это уже из области фантастики.

— Самая что ни на есть реальность. Случилось в тот раз» когда Саша сбежал из мастерской. Хлопнула дверь, мы с Леной остались вдвоем. Молчали, я продолжал работать, хотя можешь представить, что со мной творилось. У меня, когда работаю, часто бывает эрекция, а здесь, сам понимаешь… Дико возбудился.

— А она? — спросил я, но он пропустил мимо ушей.

— Боялся на нее взглянуть, размешивал краски, подправлял какие-то незначительные детали. Картина была уже вчерне готова, Лена возбуждала на ней, как живая. Но и живая была рядом. Стоило только встать и протянуть руку — ближе никого в жизни, голенькая, родная. Имел полное право. Профессиональное — ну, знаешь, чуть изменить поворот головы, разворот плеч и прочее — обычная работа с моделью, а создает определенный интим. Я же сам ее каждый раз укладывал, чтоб было точь-в-точь как у Рембрандта. При Саше, правда. А здесь пошевелиться боюсь, столбняк напал, нерешительность, как у Гамлета. Никогда в жизни такого не испытывал, дикий напряг. С трудом оторвался от холста. До сих пор не пойму, что было в ее взгляде. Отчаянная какая-то решимость и одновременно — ненависть. Она готова была мне отдаться, но не по страсти, а из ненависти ко мне. Боюсь, не поймешь, путано рассказываю. А если отдастся, никогда не простит. Ни мне, ни себе. Ни Саше, с которым у них война была в самом разгаре.

— Когда все это было? — перебил я. — Ты так рассказываешь, как будто все произошло только-только, прямо перед ее смертью.

— И мне так кажется. А иногда даже, что уже после смерти. Особенно то, что случилось, когда Саша сбег.

Он перескакивал с одного на другое, не отвечал на вопросы — словно, забыв обо мне, говорил сам с собой, воспоминания наезжали друг на друга, эмоциональная сумятица, грешным делом я так и подумал: а уж не спятил ли он взаправду? А я? Живо вообразил, как сидим с ним в одной палате и погружаемся в нирвану воспоминаний. А что, если это и есть прообраз моего будущего?

Ах, пошто она предвидит То, чего не отвратит?