Похищение чародея

— Мне сейчас важнее Роман, — сказал Кин.

— Поди сюда, Глузд, — сказал Роман, не оборачиваясь.

Отрок легко поднялся, сделал шаг. И тут же обернулся.

Роман резко поднял голову, посмотрел туда же. Вскочил из-за стола. Мажея в комнате не было.

Роман одним скачком бросился за печку. Там оказалась низкая массивная дверь. Она была приоткрыта.

— Глузд, ты чего смотрел? Мажей сбежал!

— Куда сбежал? — не понял отрок.

— Он же с горшком сбежал. Он же епископа убить хочет!

Роман толкнул дверь, заглянул внутрь, хлопнул себя по боку, где висел короткий меч, выхватил его из ножен и скрылся в темноте.

Отрок остался снаружи, заглянул в ход, и Анне показалось, что его спина растет, заполняя экран. Стало темно — шар пронзил отрока, пронесся в темноте, и темнота казалась бесконечной, как кажется бесконечным железнодорожный туннель, а потом наступил сиреневый дождливый вечер. Они были метрах в ста от крепостного вала, в низине, заросшей кустарником. Между низиной и крепостью медленно ехали верхом два немецких ратника, поглядывая на городскую стену. На угловой башне покачивались шлемы стражников.

Вдруг в откосе образовалась черная дыра — откинулась в сторону дверь, забранная снаружи дерном. В проеме стоял Роман. Он внимательно огляделся. Дождь усилился и мутной сеткой скрывал его лицо. Никого не увидев, Роман отступил в черный проем, потянув на себя дверь. Перед глазами был поросший кустами откос. И никаких следов двери.

Кин вернул шар в подвал, на мгновение обогнав Романа.

Отрок, так и стоявший в дверях подземного хода, отлетел в сторону — Роман отшвырнул его, метнулся к столу. Отрок подошел, остановился сзади. Роман рванул к себе лист пергамента и принялся быстро писать.

— Стучат, — сказал Кин. — Анна, слышишь?

В дверь стучали.

Анна сделала усилие, чтобы вернуться в двадцатый век.

— Закрой дверь, — быстрым шепотом сказал Кин. — И хоть умри, чтобы никто сюда не вошел. Мы не можем прервать работу. Через полчаса я ухожу в прошлое.

— Есть, капитан, — сказала Анна также шепотом.

От двери она оглянулась. Кин следил за шаром. Жюль следил за приборами. Они надеялись на Анну.

За дверью стоял дед Геннадий. Этого Анна и боялась.

— Ты чего запираешься? — сказал он. — По телевизору французский фильм показывают из средневековой жизни. Я за тобой.

— Ой, у меня голова болит! — сказала Анна. — Совершенно не могу из дома выйти. Легла уже.

— Как легла? — удивился Геннадий. — Воздух у нас свежий, с воздуха и болит. Хочешь, горчишники поставлю?

— Да я же не простужена. У меня голова болит, устала.

— А может, по рюмочке? — спросил дед Геннадий.

Анне надо было не пускать деда в сени, где на полу сохранялись следы трудовой деятельности Жюля.

— Нет, спасибо, не хочется.

— Ну, тогда я пошел, — сказал дед, не делая ни шагу. — А то французский фильм начинается. Эти не возвращались? Реставраторы?

— Нет. Они же на станцию уехали.

— А газика-то сначала не было, а потом взялся. Удивительное дело. Здесь разве газик проедет?

— Они с холма приехали.

— Я и говорю, что не проедет. Но люди приятные, образованные. Изучают наше прошлое.

— Я пойду лягу, можно?

— Иди, конечно, разве я держу, а то фильм начинается. Если захочешь, приходи, я смотреть буду.

Наконец дед ушел. Анна не стала дожидаться, пока он скроется за калиткой, — бросилась обратно в холодную горницу.

За время ее отсутствия сцена в шаре изменилась.

Он вернулся на верхний этаж терема — в угловой комнате была лишь польская княжна Магда. Анна не сразу увидела, что на полу, скрестив ноги, сидит шут.

— Я слышала шум, — сказала Магда. — Начался приступ?

— А что им делать? Пришли к обеду, значит, ложку подавай. А если блюдо пустое, а они голодные…

— Ты где научился польскому языку, дурак?

— Мотало шапку по волнам, — ухмыльнулся шут. — То здесь, то там.

— Это правда, что твой хозяин сжег орденскую башню?

— Он и десять башен сжечь может. Был бы огонь.

— Он чародей?

— И что вам, бабам, в чародеях? Где щекочет — туда пальчики тянете. Обожжетесь.

— Везде огонь, — сказала княжна. Она вдруг подошла к шуту, села рядом с ним на ковер. И Анна поняла, что княжна очень молода, ей лет восемнадцать.

— Я в Смоленск ехать не хотела, — сказала она. — У меня дома котенок остался.

— Черный? — спросил шут.

— Серый, такой пушистый. И ласковый. А потом нас летты захватили. Пана Тадеуша убили. Зачем они на нас напали?

— Боярин говорит, что их немцы послали.

— Мой отец письмо епископу писал. Мы же не в диких местах живем. А в Смоленске стены крепкие?

— Смоленск никто не тронет. Смоленск — великий город, — сказал шут. — Нас с боярином Романом оттуда так гнали, что мы даже бумаги забрать не успели. И печатный станок наш сожгли.

— Какой станок?

— Чтобы молитвы печатать.

— Боярин Роман с дьяволом знается?

— Куда ему! Если бы дьявол за него был, разве бы он допустил, чтобы монахи нас в Смоленске пожгли?

— Дьявол хитрый, — сказала княжна.

— Не без этого, — сказал шут. — Люб тебе наш боярин?

— Нельзя так говорить. Я в Смоленск еду, там меня замуж отдадут. За княжьего сына, Изяслава Владимировича.

— Если доедешь, — сказал шут.

— Не говори так! Мой отец рыцарям друг. Он им землю дал.