Покаяние пророков

Космач и раньше не любил заходить в дома к чужим людям, а пожив в глухой деревне, окончательно одичал, окержачился; для него было лучше проторчать в неудобстве и толчее зала ожидания, чем кого-то стеснять, говорить какие-то слова, надевать чужие тапочки. Но упоминание о депутатском зале, куда его поведут, перевесило всякую неловкость: лучше уж в гостях у добродушного толстяка, чем казенно-европейское помещение для избранных. Тем более что, судя по виду, он тоже был водителем, отработавшим свою смену, и наверняка жил на окраине, в какой-нибудь хрущевке.

Однако машина миновала все спальные микрорайоны, пересекла московскую Кольцевую, пронеслась с включенной мигалкой мимо поста ГАИ и через несколько минут свернула вправо, на узкую, но вычищенную до асфальта дорожку. За городом буранило от души, как в Холомницах, встречный снег фары пробивали на десяток метров, и Космач не заметил открывшихся перед машиной ворот и понял, что въехали на территорию новорусского городка, когда увидел вокруг подсвеченные башни замков и островерхие готические крыши. Тем временем «волга» вкатилась в еще одни ворота и оказалась в освещенном заснеженном дворе перед желтым деревянным теремом.

Парень в спортивной куртке бросил лопату, открыл дверцу толстяку, а выученный водитель — со стороны важного пассажира.

— Прошу вас!

— Да ладно, не суетись, — сказал ему Космач. — И это не обязательно.

— Заходите в мой шалаш! — не без гордости и хвастовства сказал толстяк. — Не стесняйтесь, у нас все по-простому. Кроме сторожа тут никого нет.

Терем этот снаружи выдерживал древнерусский стиль, однако внутри все было сделано в американском: огромная комната была и кухней, и столовой, и залом, мягкая мебель стояла посередине и кругом; большие и малые тумбы, столики, круглые пуфы вместо стульев, вазоны с сушеными ветками, на стенах между окнами — буйная, но искусственная зелень.

И повсюду был стойкий запах дорогого табака, однако ни толстяк, ни водитель за всю дорогу ни разу не закурили.

— А кто тут надымил? — между прочим спросил Космач.

— Это не дым, — был почти мгновенным ответ. — Дезодорант с запахом табака. В прошлом я заядлый курильщик…

Хозяин помог раздеться, сам повесил шубу, однако ботинки снять не дал и тут же пространно объяснил свою позицию:

— Да что мы, в синагоге, что ли? Или в музее?.. Это у нас не принято. Вы можете представить себе дворянина, офицера, который бы ходил по дому не в сапогах, а в шлепанцах?.. Вот, и я не могу. Надо чаще полы натирать, а не разувать гостей. Человек без обуви становится ниже ростом, появляется неуверенность в себе и некая зависимость от хозяина.

Он явно хотел понравиться, угодить, и вот это настораживало так же, как явный запах трубочного табака. За важную персону Космача принять не могли, дремучая борода, шуба — не та фактура, за большого известного ученого (взяли-то с квартиры академика) — тогда бы уж давно это проявилось, а то даже не познакомились…

Водитель уже хозяйничал на кухне, за деревянной решеткой. Толстяк прикатил бар на колесиках, открыл его, но на стол ничего не поставил.

— Что хотите, на выбор? — Смотрел весело и добродушно.

— А с чего бы ради? В аэропорт хочу.

— Тогда выпьем коньяка. И не опьянеешь, и для куража хорошо.

— Живут же люди, — будто бы позавидовал Космач.

— Да, хорошая дачка, пять километров от МКАД, можно ездить на работу. — Счастливый толстяк развалился на диване. — И досталась за копейки. В этом поселке больше половины таких. Есть до сих пор пустые, все на балансе нашего управления, жилой резерв. Бывшие хозяева кто где. Одни в тюрьме, по статьям с конфискацией, других… расстреляли у подъездов, третьи скрылись от возмездия.

Водитель принес кофе и две чашки.

— Я вздремну. Сутки на ногах…

— Иди наверх, там теплее.

— В девять разбуди.

— Пожалуй, я тоже прилягу. — Толстяк потер глаза. — Что-то сморило… А вы располагайтесь здесь. У вас шуба! Советую поспать. Ночь была не из легких…

— Нет, я спать не буду.

— В таком случае пейте кофе, коньяк. Отдыхайте. Такого поворота Космач не ожидал.

— Спасибо. Только не пойму, чем обязан? Толстяк допил коньяк и грустно улыбнулся.

— Лично мне — ничем, дорогой Юрий Николаевич. Разве что академику…

И тотчас же ушел, будто слезы спрятал, чем сильно обескуражил и даже поверг в замешательство.

Оставшись в одиночестве, Космач выпил кофе, постоял у окна; на улице по-прежнему свистело, но уже начало светать: по крайней мере, сквозь метель просматривалось несуразно плотное нагромождение черно-кирпичных вычурных построек и клочковатое небо над ними. Однако впереди еще было четыре долгих часа — если в десять еще откроют аэропорт: судя по всему, сильно потеплело, и снег уже липнет к стенам и заборам, оставляя мокрые пятна, — чего доброго, обледенеет взлетная полоса…

А Вавила там тоже сейчас мечется от окна к окну…

Он вернулся на диван, подложил в угол подушки, устроился полулежа и взял пульт телевизора. Интересно, когда покажут последнюю волю Цидика? При жизни еще или потом, в какой-нибудь передаче, посвященной его памяти?

И вообще, покажут ли?