Пока смерть не разлучит...

Появление осужденного встретили хлопками и громкими криками. Фавра быстро прошел к эшафоту, взбежал по ступеням, повернулся и выставил связанные руки вперед, прося всех замолчать.

— Добрые граждане! — прокричал он, когда установилась тишина. — Клянусь вам, Богом клянусь: я невиновен, вы прольете кровь невинного!

Про кровь получилось машинально: у Фавра в голове не укладывалось, что дворянина могут подвергнуть плебейской казни.

Палач надел ему на шею петлю и заставил подняться по приставной лесенке. Теперь было так тихо, что слышалось потрескивание фитилей в фонарях под брызгами дождя. Белый балахон сиял в черной ночи.

— Прыгай, маркиз! — раздался вдруг звонкий голос мальчишки, который взгромоздился на тумбу, чтобы лучше видеть. И толпа тотчас подхватила: — Прыгай! Прыгай!

Голоса слились в громком "Ура!"; толпа ринулась вперед, чтобы завладеть телом повешенного и проволочь его по улицам; гвардейцам пришлось выставить вперед штыки и отбиваться не на шутку. Никто не заметил, как от Ратуши отъехал экипаж и покатил по набережной к мосту, держа путь в Люксембургский дворец.

— Всё кончено, ваше высочество, — сказал Талон, когда его провели в кабинет.

— Он назвал кого-нибудь?

— Нет, никаких имен.

— Ну что ж, тогда можно сесть за стол и с аппетитом поужинать! — воскликнул граф Прованский, потирая руки.

* * *

В камере холодно, поэтому Каролина ходит от стены к стене, чтобы согреться. Двадцать шагов — разворот, двадцать шагов — разворот. Хорошо, что это хотя бы не погреб: в узкое окошко под потолком льется какой-никакой свет, помогая отличить день от ночи. Окошко выходит не во двор, а на улицу — тоже удача: вместе со светом сквозь него проникают и звуки жизни, иначе можно было бы сойти с ума. Цокот копыт, перестук колес — это поехала карета; тотчас вклинился дробный деревянный топот — это ее догоняет мальчишка в сабо.

— Покупайте "Деяния апостолов!" — кричит сбившийся охрипший голос.

Каролина остановилась и прислушалась.

— Казнь маркиза де Фавра! Сообщники не названы! Мирабо избежал веревки, но не позора!

Маркиза плашмя упала на пол.

10

В какой момент люди превращаются в толпу? Что для этого нужно? И когда толпу можно назвать народом? Можно ли управлять народом, или послушна только толпа?

Будем рассуждать логически. Не каждое скопление людей — толпа. Например, армия. В ней есть организация, дисциплина, беспрекословное повиновение. Повиновение людей, попавших туда чаще всего не по своей воле, тем людям, которые сделали свой выбор сознательно. Соблюдение иерархии. Неповиновение чревато наказанием, об этом все знают и с этим все согласны. Повиноваться нужно даже тем, кого не любишь и не уважаешь, потому что так заведено. Те, кто выше, решают, те, кто ниже, выполняют. Решающие берут на себя груз ответственности, избавляя от нее выполняющих.

Повинуясь командирам, солдаты идут на смерть. Что заставляет их преодолеть инстинкт самосохранения? Отчаяние, алчность, чувство долга? Или вера — в себя, в покровительство свыше, в правоту своего дела? Ведь смерть в бою только возможна, а не неминуема. Вот он — тот момент, когда фигура командира обретает всю свою важность: именно он заставляет звучать струну, которая задает общий тон. Но стройным ли выйдет хор, вот в чем вопрос. Как глупость распространена больше, чем ум, так и трусость встречается чаще, чем доблесть.

В какую минуту люди перестают подчиняться? Когда пропадает то, что заставляло идти трудным путем, а не легким, — сражаться, а не убегать, ждать выдачи жалованья, а не отнимать добро у обывателей. Когда страх наказания — физического или метафизического — меркнет на фоне большего страха или, наоборот, пропадает начисто.

Как только солдаты перестают выполнять приказы, армия превращается в толпу — толпу беглецов или толпу мародеров. Она тоже способна убивать, но не способна вовремя остановиться. И вот теперь другой важный момент. Если толпу никто не направляет, она погибнет — ринется, незрячая, со всех ног, не разбирая дороги, расшибется о скалу или свалится в пропасть. Но направить её должен другой человек — не тот, кому она перестала подчиняться.

Толпа хочет повиноваться. Она ведь привыкла: кто решает, тот и отвечает за всё. Толпу никогда не судят — судят зачинщиков. Но зачинщик непременно укажет толпе легкий путь, натравит на беззащитных, иначе она не последует за ним.

А что же тогда такое народ? Добрые граждане? Верные подданные? Народ может восстать, но не озвереть и не обезуметь, как толпа. Народ созидает, толпа разрушает. Народ идет более трудным путем сознательно, а не слепо повинуясь. За кем же пойдет народ? За тем, кто укажет ему цель. Это должна быть великая цель. Например, Земля обетованная. Путь к ней будет долог и нелегок, но народ с него не свернет, потому что он сам так решил.