Пока горит огонь

Посетители начали стекаться в зал. Молоденькая учительница в очках, с выбившимися из пучка на затылке легкими пушистыми прядями порхала вокруг своих восьмиклассников. Голубые рукава ее нарядной блузки взлетали, как крылья стрекозы. Тяжело протопал краснолицый толстяк и, кряхтя, удобно устроился на заднем ряду. Он привел на спектакль жену-театралку, сам же намеревался честно проспать все второе действие, как только что продремал первое. Протиснулась между рядов кресел молодая пара, чинно прошествовали на свои места отглаженные, накрахмаленные по случаю культурного мероприятия старик и старушка. В центре зала расселась по своим местам группа бывших советских граждан, а ныне – обладателей светлo-голубых «израильских паспортов, приехавших с «исторической родины на доисторическую» как туристы, чтобы полечиться от ностальгии. Прямо за школьниками села на свое место молодая женщина в черном костюме с коротко остриженными светло-пепельными волосами.

В зале стало темно, грянул оркестр, занавес медленно разошелся в стороны, и на сцене осветилась разноцветными огнями ветхая повозка, которую тянули две одетые в пестрые лоскутные платья женщины и священник в сутане. Началось второе действие модной в этом сезоне постановки брехтовской «Мамаши Кураж».

– Лаврухина, Лаврухина, – зашипел подросток в зеленой толстовке, толкая одноклассницу в плечо. – Дай «Сникерс» откусить.

– Да отстань ты! – огрызнулась девчонка. – Дай спектакль посмотреть.

Блондинка, сидевшая позади школьников, поморщилась и в который раз за этот вечер посетовала про себя, что ей продали билет именно на это место. В первый раз за несколько лет она выбралась в театр, и – на тебе, вместо представления приходится наблюдать эти брачные игры на площадке молодняка.

Оркестр заиграл развеселую удалую мелодию, и мамаша Кураж пустилась в пляс. Выбеленное клоунское лицо, глаза, подведенные розовым и лиловым, цветной костюм с нашитыми гигантскими грудями. Лихо заливалась скрипка, бухал барабан.

– Лаврухина, гля, как у нее сиськи трясутся! – не унимался школьник.

– Ой, Гриша, тебе лишь бы сиськи, – скривилась девочка.

Блондинка, ее звали Лаймой, наклонилась к мальчику и с дружелюбной улыбкой прошептала ему на ухо:

– Гриша, веди себя тише, пожалуйста! А то я с тобой такое сделаю, что тебя никогда уже больше сиськи интересовать не будут.

Учительница принялась возмущенно отчитывать своих подопечных:

– Тихо! Логинов, угомонись! Настя, не разговаривай! Как вы себя ведете? Вы думаете, это комедия, фарс? Это серьезная пьеса, она рассказывает об ужасах войны, вы должны прочувствовать атмосферу.

– Да я уж прочувствовал. Ща обделаюсь от страха, – фыркнул Логинов.

Восьмиклассники радостно заржали. Крахмальная старуха поджала губы. Толстяк в заднем ряду захрапел. Оркестр заливался в ухарской балаганной пляске. Актер, игравший мамашу Кураж, запел козлиным тенорком:

Кому в войне не хватит воли,
Тому победы не видать.
Коль торговать, не все равно ли,
Свинцом иль сыром торговать?

Вокруг Кураж закружились в бешеном адском хороводе солдаты, разодетые в буффонные костюмы; мелькали камуфляжные штаны, расшитые красными и синими помпонами; тельняшки, старомодные сюртуки; современные бескозырки и пилотки, блестящие пожарные каски. Все завертелось в бесконечной карусели, и зрители, невольно заразившись сумасшедшим гибельным азартом, заревели, затопали в такт. И когда священник, неловко притоптывая, бухнулся на шпагат, хохот пронесся по рядам, и веселье в зале достигло апогея.

Внезапно боковые двери и дверь центрального прохода одновременно с шумом распахнулись, и зал прорезали лучи света от мощных фонарей. Поначалу зрители недовольно зашикали. Но человек, вошедший через боковой вход, нисколько не смущаясь, решительно пошел к сцене и принялся подниматься по ступеням. Голоса стихли, люди решили, что его появление – это часть спектакля, интересная находка режиссера.

Мужчина, поднявшийся сейчас на сцену, был одет в мешковатый, странно смотрящийся среди яркого тряпья персонажей пьесы серый комбинезон с крупной надписью «МОСГАЗ». На ногах у него были тяжелые прыжковые ботинки, а лицо закрывала черная лыжная маска с прорезями для глаз и рта. На правом плече небрежно висел небольшой автомат – и ушлый Логинов немедленно подумал, что здесь явная неувязка: ствол был козырный, «Хекклер-Кох». Остальные зрители невольно замерли, ожидая нового поворота пьесы.

Мамаша Кураж неожиданно оборвала пение, сбилась, замолчала. Глухонемая Катрин, секунду назад выкидывавшая коленца бешеного танца, остановилась. Замерли солдаты. Только музыка продолжала шуметь, завывать и веселиться.

В зале нерешительно замигал, разгораясь, свет. По залу пронесся ропот, детский голос звонко выкрикнул:

– Мам, а это кто?

– Пошли отсюда! – рявкнул неизвестный на актеров. Голос звучал хрипло, слышался сильный кавказский акцент. – Валите в зал, суки!