Пограничные характеры

Пограничные характеры

ПЕРВЫЕ ВЫСТРЕЛЫ

Никогда и в мыслях не было, что воспоминания так трудны.

Не потому, что прошлое затмилось. Напротив, отступя на тридцать лет, — а это сердцевина любой человеческой жизни, — оно приобрело особую выпуклость, высветлилось и откристаллизовалось, хоть режь его ножом — так твердо, монолитно.

Но незабытое, оно оставалось долгие годы и недотрагиваемым. Возникло обманчивое впечатление, будто вернуться в него будет безбольно. Вышло иначе. Память стала биться, как живое сердце, со стоном, с натугой.

Думала — чего веселей воскресить пером благословенную весну сорок пятого года, когда сам воздух, казалось, излучал ликование?

Так вот как выглядит победа!
Как летний день, как смех во ржи…

Стихи писались ливнем, сами собою…

Нет. До того мая, до той Победы лежал длинный путь. Не перескочить его с маху и на листе бумаги. Запнешься, как над пропастью, у рубежа двадцать второго июня.

Но для чего вспоминать? Для того лишь, чтобы вновь разбередить душу? Или покликать в житейском лесу сверстников: «слышите меня, ребята?» А в ответном зове насчитать много что два-три одиночных голоса…

Может быть следует всколыхнуть воспоминания затем, чтобы приложить к большой Истории свою собственную выстраданную быль? Поведать ее тем незнающим, что родились уже по-за грозой, даже краешком глаза не ухватив кромешной мглы облака, неотвратимо плывшего на нас, но, будто сильным встречным ветром, прогнанного русскими пушками, а вернее, самим слитным дыханием народа?..

Увы, все это метафоры. И хоть нет в них лжи, не они убедят. Память о войне — наше общее достояние. У всех одинаковое право на печаль возле заросших могил. Перед лицом великого потрясения не было ни более заметных, ни менее заслуживавших память. Ах, на всех, на всех достало и горечи потерь и величия победы! Мы — народ, и стояли за свое Отечество. Этим все сказано.

Я передам, что знаю о первых выстрелах на границе.

Сразу хочется отвлечься от таких всеобщих первоначальных ощущений войны, как неожиданность и растерянность. Приготовления сопредельных держав были видны на заставах невооруженным глазом по крайней мере за неделю. В захолустные немецкие, польские, румынские городки входили войсковые части, устанавливались орудия…

А растерянность… ну, какая может быть растерянность у людей, которые из года в год жили неусыпным ожиданием вот такого взрывного момента? Нет, заставы были начеку и дрались с полным пониманием происходящего. Они свой долг выполнили: выстояли первоначальным заслоном кто часы, а кто и сутки.

Много июньских ночей повторилось с тех пор. Кому-то она была последней.

Казалось, от начала мира не вставало еще над нашей Родиной столь безмятежного утра! Небо долго голубело поздними сумерками и без перерыва засветилось раковинками белых облаков.

Проведем мысленно извилистую линию по западному рубежу от литовского города Таураге, где накануне по улицам допоздна разгуливала компания моих одноклассников, очень довольных собою, потому что мы счастливо перемахнули экзамены, перешли в следующий класс и жили предвкушением каникул, — и до реки Прут, знакомой мне тогда лишь из курса географии.

В ту ночь воздух на границе был особенно душистым, травяным. В камышовой излучине Прута тянуло легким туманцем. Предрассветная прохлада мирно соседствовала с нагретостью ночи, как бывает и с человеком, которым владеют одновременно дрёма и бодрствование.

Начальнику 5-й заставы Кагульского пограничного отряда Василию Михайловичу Тужлову сравнялось в ту пору двадцать восемь лет. Невысокий ладно сбитый волжанин. Праправнук кутузовского солдата, который, по преданию, вернувшись победоносно из Парижа, не смог да и не захотел оставаться бессловесным крепостным, а пустился в бега, колесил по Руси, пока не осел на Волге. Но до конца дней тужил по покинутой родимой деревеньке — оттого и прозвание ему стало Тужлов. Таким образом, командир Василий Тужлов был кровно связан не только с революцией — его дядя служил на «Потемкине», а старший брат Федор был красногвардейцем, — не только с начальными шагами коллективизации — вдова солдата первой мировой Лукерья Тужлова, не колеблясь, вступила в артель «Красный огородник», что на царицынских пойменных лугах, — не только с пятилетками, потому что сам участвовал в возведении Сталинградского тракторного завода, собирал первые тракторы, — но и с более давними этапами русской истории. Не достигнув тридцатилетнего возраста, он имел наполненную биографию, хотя главные события в его жизненной повести только разворачивались.