Поглощенные Грешники

Дверь со стоном распахивается, открывая пустоту за ней. Габ захлопывает ее за нами, и начинаются игры.

Темнота ослепляет.

— Давай же, убийца кошки, — бормочет Анджело слева от меня. Звук его непринужденной походки затихает в смежной комнате.

Чья-то рука сжимает мое плечо.

— Окажи мне услугу, брат. Если ты найдешь его, покалечь, но не убивай. Гриффину не помешала бы компания.

Я всматриваюсь в бездну, вырываясь из объятий Габа. Гриффин все еще жив? Черт возьми, он, должен быть уничтожен.

Габ скрывается из виду, и теперь я один. Лишенный зрения, чувствую, как покалывает в ушах от осознания происходящего.

Доски пола скрипят, шаги отдаются эхом, дразнящий звук дрели неприятно жужжит прямо над моей головой. Каждая следующая комната становится темнее предыдущей, и тревога затягивает еще одну петлю вокруг шеи.

Справа от меня что-то шуршит. Тень двигается внутри тени, и, недолго думая, я замахиваюсь на нее. Сверкает металл, и молот вонзается в гниющую гипсовую доску.

После того, как я выдергиваю его, моя хватка на ручке ослабевает, и я прислоняюсь головой к стене.

Блять. Я, черт возьми, схожу с ума.

Я не осознаю, что сказал это вслух, пока из тени не раздается ответ.

Грубый. Знакомый. И очень близко.

— Не могу сказать, что вообще когда-либо считал тебя нормальным, cugino.

Данте всегда пользовался самым ужасным лосьоном после бритья. Это последнее, что поражает мои чувства, прежде чем что-то острое пронизывает мою кожу.

Глава семнадцатая

Лунный свет проникает в иллюминатор, отбрасывая тени шторма на заднюю стену. Я пялюсь на неё уже несколько часов подряд. Бодрствуя. Настороже. Гадая, вернется ли Раф, или мне предстоит провести вторую ночь, обнимая его холодную подушку.

Он сказал, что это встреча. Я знаю, период между Рождеством и Новым годом всегда остается размытым пятном в календаре. Но два дня. Какие встречи длятся два дня?

Мой телефон ни разу не пикнул с какой-нибудь дерьмовой шуткой или хотя бы короткой командой из одного слова. Вместо этого он прожёг безмолвную дыру в кармане, пока я бесцельно бродила из комнаты в комнату, дразня меня идеей написать ему.

Но гордость не позволяет.

Мой вздох сливается с шумом дождя, я сбрасываю одеяло с липкого тела и приподнимаюсь на локтях. Мне жарко и беспокойно, и как бы жалко это ни было, я знаю, что только мягкий убаюкивающий голос Рафа у моего уха и твердое ощущение его тела рядом с моим успокоят меня.

Я опускаюсь обратно на подушку. Ловушки — это наихудшая гребаная вещь.

Лежу так некоторое время, размышляя о том, что делать. Я дочитала свою последнюю книгу Для Чайников и уже так много раз звонила на горячую линию Анонимных грешников, что в моей голове не осталось никаких тем. Как раз в тот момент, когда я рассматриваю возможность прогуляться по яхте, чтобы избавиться от этой нервной энергии, отдаленный гул заставляет все волоски на моих руках встать дыбом. Мой взгляд скользит вверх, к ряду иллюминаторов вдоль стены, и желтому сиянию корабельных огней, которое медленно заливает их.

Облегчение ослабляет давление в груди. Забравшись под одеяло, я закрываю глаза и напрягаю слух, прислушиваясь к движению вокруг яхты.

Двигатель выключается, плавательная палуба стонет. Только когда французские двери открываются и захлопываются с такой силой, что изголовье кровати сотрясается о мою макушку, меня накрывает волна беспокойства.

Она становится все больше с каждым тяжёлым шагом, который отдается эхом по потолку. Я почти задыхаюсь, когда звук распространяется вниз по лестнице и приближается к двери каюты. Когда дверь со щелчком открывается и в комнату проникает запах дождя и враждебности, я зажмуриваюсь и перестаю дышать.

Что-то не так, я это чувствую. В воздухе витает яд, а Раф дышит слишком громко. Мои руки покалывает от осознания, когда он обходит кровать и садится в кресло у моего изголовья.

Опасность кричит, но тишина становится громче. Делая самый медленный и тихий вдох, на какой только способна, я позволяю себе приоткрыть веки — недостаточно широко, чтобы он понял, что я проснулась, но достаточно, чтобы оценить его.

Он смотрит на меня, положив локти на подлокотники кресла. Он крутит покерную фишку между большим и указательным пальцами, и каждый оборот отливает золотом в лунном свете. Он выглядит потрёпанным: волосы взъерошены, рубашка промокла насквозь, а из-за теней он даже кажется небритым.

Даже если бы я не спала, и мы были бы в холодном свете дня, я не смогла бы прочесть выражение лица. Его внимание расфокусировано, оно где-то в другом месте, в котором процветает невезение и приходится принимать тяжелые решения.

Я снова зажмуриваюсь.

Несколько секунд спустя кресло скрипит, и неторопливые шаги ведут в ванную. Трубы булькают и трещат в стенах, когда он включает душ. Вода стучит по кафелю, а пар просачивается под дверь. Сам факт его прихода и принятия душа почти убаюкивает меня ложным чувством безопасности, пока громкий треск не разносится по комнате и не заставляет меня выпрямиться.

Какого хрена?