Читаем Поэты в Нью-Йорке. О городе, языке, диаспоре полностью

 Встает, разгибает спину, смотрит в окно на голубей внизу на крыше, вспоминает, что нужно сыну купить то-то и то. Надевает платок, пальто, проверяет, на что горазд кошелек, есть ли в кармане ключ. Запирает квартиру. Четыре коротких пролета, стеклянная дверь, не приобретшая вид парадной. Воздух. Улица. Переход. В овощной лавке мимоходом корейцу: «Хелло», — проверяет дату на картонке с молоком, берет коробочку помидор и укроп к салату. За газетой в соседний киоск, после приветствий иранец с фаюмским лицом говорит, что не потеплело. «Да, становится холодней. Декабрь», — забирает сдачу. Мимо цветочного магазина, поздоровавшись с израильтянкой-владелицей, поправляющей на полке в ячейках сухие букеты. Мимо исплаканного лица Варшавского гетто в витрине «Ликеры-вина», не прихватить ли к обеду? — ни к чему; про себя подумавши: «Винокурня». Мимо запаха пиццерии на углу, в ее открытом окне торчит итальянец, опираясь на по локоть голые руки, словно он нарисован. Кивнув ему, добавляет: «Холодно». Дальше, ответив несколько раз осклабившимся соседям, мимо китайского ресторана на углу напротив. Стоя на переходе, смотрит в перспективу квартала, где на ярком небе располагается парк, как чугунный памятник шевелюре Людвига ван Бе… не опоздать бы в банк. Теперь канцелярский товар, здесь побудет; кончается бумага для пишущей чужой машинки, характер которой соответствует ее хозяину, им обоим и собственному названью «Грома-колибри». Надо найти для него открытку, заодно поздравить кого-то с чем-то. Ветерок. Газета. Вспоминает, есть ли хлеб — соль, что в холодильнике, каковы запасы, надо когда-нибудь постирать, когда было метено в последний раз? Взгляд, зацепившись за итальянца, живую витрину, снова на парк, потом под ноги на каких-то сорок-ворон, что облюбовали клен, живущий у самых окон. Хочет дышать – гулять – бродить, но мерзнут руки, полны покупок. «Как это можно забыть перчатки в такую погоду?» – близкий голос матери, которой больше нет. Не сразу справляется с замком, входит в дом.Нью-Йорк, 1987

Марина, расскажите о вашей жизни в Ленинграде до эмиграции? Что вы читали, с кем общались? Когда начали писать стихи?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология