Поэты лауреаты Нобелевской премии

В окна стучатся крылами птицы. То — добрые духи

здесь, на примолкшей земле, ищут меня и зовут.

Скоро уже, дорогие (тише, упрямое сердце!),

в вечную тишь я сойду в тьме гробовой отдохнуть.

НА ДАЧЕ

Аренцано! Прекрасен ты на берегах генуэзских

в круге олив безмолвных, кедров и пальм дрожащих;

прославляет в труде тебя старость, тебя украшает

юности сладкий трепет, грации светлой прелесть;

в тишине вспоминаний мгновенья надежд пролетают,

как дуновенье ветра между холмом и морем.

ВОЙНА

Рассказывает миф, что Прометей,

прах первобытный одухотворяя,

ему дал силу яростного льва:

возникший человек взревел о брани.

И краснокожий изгнанный Адам

стал первым тружеником. Но ненужным

ему на свете показался брат:

над Авелем убийца посмеялся.

Отсюда кровь, текущая в веках,

плачевная история людская —

от Парфенона до твоих колонн,

о Белый дом, твердыня Вашингтона!

С медведем на земле ведя борьбу,

замахивался троглодит дубиной,

и в мускулах и в сердце ощутив

неистовство клокочущее битвы.

И дети дикарей, ведя игру

в закатном рдяном свете, находили

среди кровавых глыб куски кремня

и заостряли их для смертной схватки.

Затем предмета образ огневой,

пройдя сквозь фосфор мозга отраженьем,

в апрельском испарении сыром

повлек их, упоенных, постепенно

из свайных хижин, из ночных пещер

в пространства. И зазеленели нивы,

когда-то скудные, на высоте,

людскою кровью щедро орошенной.

С холма, который приступом был взят,

живые устремляли взор на реки,

могучие, на гулкий океан,

на мрачные хребты: и, в изумленье,

их груди ощущали властный зов,

ум озарялся тайною далекой.

И был низринут в волны ствол сосны

нагорной, с помощью катков гранитных.

Завыли сумрачные божества,

и в хижине смех женщины раздался,

и вскоре вековечная война

помчалась по земле кобылой дикой.

Задолго до пророка, чей кривой

клинок внушил народам покоренным

единого аллаха строгий культ

и поклонение святой гробнице,

задолго до мятежного креста

пошла в столетьях тягостная распря

Европы с Азией, — и в той борьбе

и свет и жизнь для варваров блеснули.

Со дней, когда Персеполис послал

своих огнепоклонников в сраженье

с кумирами, и грянул Марафон,

как гул, в истории земных народов,

и трон Ахеменидов занял Зевс

(бог пелазгийцев, Фидия, Гомера),

и Александр прекрасный был рожден,

и Аристотель в мысли погрузился;

от лонгобарда, что промчался вскачь

в сраженьях по Ионии священной

лишь для того, чтобы отдать копье

суровому наемному солдату,

который, пересекши океан,

по новым и ужасным волнам несся,

вооруженный шпагой и щитом,

служа своей Испании державной, —

безумная, неистовая страсть

к пустыням и огромным океанам

на племена толкает племена,

с их божествами, с будущим неясным,

с наукой... Возле древних пирамид

о сорока веках твердит солдатам

Наполеон. И там, где в тишине

спят мумии ненужных фараонов,

он пышным мусульманам и немым

рабам-феллахам, скрюченным работой,

кричит о человеческих правах

и машет в воздухе трехцветным флагом!

О, за стеной, построенной в веках

братоубийством, мир — поныне слово

непрочное. Из моря крови — Мир

поднимет белые крыла. Когда же?

Болонья 9 ноября 1891

КАРЛО ГОЛЬДОНИ

I

У Силы под серебряною ивой

тянулся к делу ты из колыбели;

а в старости, веселой и игривой,

спешила жизнь к тебе под звук свирели

с марионеткою в руках. Ревнивой

ты логики бежал. А музы пели.

С тобою по лагуне молчаливой

ладья комедии плыла в апреле.

Твоя семья — Флоринда, Панталоне.

Розаура в шалях, милая, пугая

нежданной страстью, юношу встречала.

На палубе дымились макароны.

На мачте обезьяна попугая

за хвост тянула. Адрия сияла.

II

Фортуна любит звуки странных арий —

железный Марс Италию затмил,

при блеске молнии преобразил

Ломбардию в батальный свой сценарий,

И ты бежал, скитался словно парий;

убийц наемных ты перехитрил,

чтобы героя слепоту влачил

по лагерям твой нищий Велизарий.

Блуждал с женой среди ночных пожаров,

вокруг шумела буйная стихия,

но страшные заря рассеет сны.

И вот спустился Арлекин с луны

пред бригадиром, и поет Мария-

Тереза для пандуров и гусаров.

III

Средь лож, где знать в партер, смеясь, плевала,

бедняк веселый, с новым разуменьем

народных сцен, исполнясь вдохновеньем,

преобразил виденья карнавала.

Комедия дель арте, ты дремала,

старушка пьяная. Одним движеньем

он спас тебя; ты новым поколеньям

веселою и юною предстала.

Средь Усачей, что спят в домах публичных,

и Книжников, педантов методичных,

из улиц и гондол поэт извлек

плебейское здоровое начало.

К чему? Как стая птиц, все миновало.

«Прощай, Венеция, мой путь далек!»

IV

Туманы вновь над Сеною висят,

и зимняя Лютеция бледнеет,

а там октябрьские лучи блестят,

Сан Марко в золоте заката рдеет.

И памяти страницы шелестят.

Он улыбнулся прошлому. И веет

зефир со сцены, расцветает сад,

средь декораций сердце пламенеет.

В трагическом нет места Пантеоне

для комика великого. Провалы,

Венеция седая, подытожь.

Как донна Катэ хнычешь. Спят каналы.

И, выгнан из дворца, как Панталоне

злодеем Лелием, уходит дож.

ГОРНЫЙ ПОЛДЕНЬ

В великом круге гор, среди гранита,

бесцветно-бледны, ледники отвесны,

молчание в тишь безглаголья влито,

полдневное безгласие лучей.

Без ветра сосны словно бестелесны,

подъяты к солнцу, в воздух тот редчайший,