Поджигательница звезд

– Игорь… он совсем другой… – вдруг сказала Кристина. – Совсем! И семья другая. Мы же все были одинаковые, это сейчас у некоторых людей большие деньги, а тогда все одинаковые. У меня мама врач, отец – инженер, одевались одинаково, ели как все, а они были другие. Он меня заваливал цветами, рисовал, дарил альбомы, я в них ничего не понимала, какой-то абстракционизм… Мы же все, что не так, называли абстракционизмом. Оказывается, есть десятки течений. А я в торговом техникуме училась… Он говорил, что я Сольвейг, а я ни сном ни духом, кто она такая. И отца его боялась, Леонида Стояновича, ему уже под семьдесят было, Игорь у них поздно родился. Мама умерла, и они жили вдвоем. Как увидела я их квартиру, прямо дух захватило – дворец! Одни потолки под четыре метра, паркет дубовый, с узорами. А окна! И вид на парк. Картин полно по стенам, чертежей. Отец тоже был архитектор, и дед! Архитекторы и художники. Леонид Стоянович поцеловал мне руку, а я чуть со стыда не сгорела, не знала, что говорить, куда сесть. Он мне потом стал книги подкладывать, деликатно так, говорил, почитайте, Кристиночка, вам будет интересно. Как сейчас помню, первая была «Муки и радости» про Микеланджело.

Она смотрела мимо Шибаева, улыбалась растроганно.

– А жили они просто. У нас, знаешь, как было: есть деньги – сразу что-нибудь вкусное к столу. У мамы премия – тут же торт, конфеты, копченая колбаса или рыба. А у них были деньги, а ели они овсянку! Я думала, овсянку едят от бедности, а такие, как они, должны есть икру и всякие деликатесы.

Она покачала головой, словно удивляясь своей тогдашней наивности.

– Мы хорошо жили. А потом отец Игоря умер – у него был рак, а мы не знали. Он не хотел лечиться, Игорь просил и плакал, я тоже – а он ни в какую! Говорит: «Я так долго жил и так много видел, все уже было, пора…» И мне тихонько: «Вы, деточка, Игоря не бросайте!» Читать уже не мог, лежал, музыку слушал, свою любимую «Оду к радости» Бетховена и Моцарта. Целыми днями. Там тема одна, называется «Эльвира Мадиган», такая мелодия, плакать хочется. Я и сейчас, как услышу, слезы наворачиваются…

Кристина замолчала. Уткнулась лицом в его плечо, и он вдруг почувствовал, что она плачет. Он молчал, понимая, что ей нужно выговориться. Обнимал ее, чувствуя под скользким шелком теплое живое тело.

– Потом Игорь хотел открыть свое дело, его семью знали в городе, заказчики звонили. Был тут один, пообещал поддержку, не вылезал от нас, в друзьях ходил – все сидели они за полночь, планы строили. Он и деньги достал под залог квартиры. А потом кинул нас, а Игорь как ребенок, и, главное, я говорила ему, а он не слушал, сам все знает! Ну, и прогорели мы в итоге, а деньги возвращать надо! Или квартиру отдавать. Покупатели косяком пошли, мы уже присматривать себе однокомнатную начали. А потом меня как толкнуло что-то: картины! Ведь можно продать картины! У них же не только по стенам, а и в ящиках полно – чертежи, рисунки в папках, ничего не разобрано. Мне Леонид Стоянович показывал коллекцию эскизов, рассказывал, я запомнила: студия ар-деко Александры Экстер в Киеве; театральные художники – Петрицкий, Вадим Меллер, экспрессивный конструктивизм, кубофутуризм; театр «Березиль», декорации, сценические костюмы, все такое. Для меня это было как филькина грамота, но в памяти застряло. Говорил, им цены нет, наследство от тетки, актрисы этого самого театра «Березиль». Особенно мне нравились наброски Меллера Нижинского для «Ассирийских танцев»…

Ну, порылась я в Интернете, нашла, почитала! И пошла потихоньку к знающему человеку, расспросила его. Оказывается, можно это продать за хорошие деньги. Я к Игорю, а он ни в какую! «Как ты можешь!» – кричит. Квартиру отдать можно, а «духовное наследие», видите ли, нельзя! А куда его девать в однокомнатной? И он ушел из дома. Вернулся утром, грязный, избитый, пьяный. Я чуть с ума не сошла, кричу, что случилось? Оказывается, на пешеходном мосту через реку на него напали и ограбили. Спрашиваю, как ты там оказался – молчит. И я поняла, что он пошел туда с моста бросаться! Он однажды сказал, что самый удачный способ самоубийства – броситься с моста. Летишь вниз и знаешь, что ничего уже нельзя изменить. У него вообще шутки странноватые были, до меня не всегда доходили. И все с таким серьезным видом, а я – дура дурой! И сразу моя жалость к нему прошла, как рукой сняло. Я барахтаюсь, а он руки на себя накладывает! Пусть лучше подохнем, а торговать наследием предков он не будет. Все на моих плечах, устранился. Больше мы об этом не заговаривали, он не протестовал, молчал. Ну, и продала я эти рисунки. Даже с какой-то радостью – вот тебе! Отбились от бывшего друга. Он очень удивился, не ожидал, что мы найдем деньги, уже эту квартиру на себя примерял. Сволочь! Известный человек, весь на виду теперь…