Поджигатели. Ночь длинных ножей

Рем верил в политический талант Шлейхера. Он хорошо помнил, как именно ему, этому Шлейхеру, удалось свалить правительство Мюллера, лишив его именем Гренера диктаторских полномочий; Рем помнил, как именем рейхсвера был свергнут и Гренер, для того чтобы уступить первую скрипку Брюнингу, а потом был отправлен на свалку сам Брюнинг, чтобы Шлейхер мог попытаться руками Папена доделать то, на что оказался не способен Брюнинг, – привести к власти фашизм. Наконец Рем не мог не помнить, что и Папен оказался не у дел именно благодаря все тому же Шлейхеру, продолжавшему действовать от имени и именем рейхсвера.

Но, пожалуй, самым важным, о чем Рем помнил в данную минуту, было то, что неблагодарность Гитлера стала на пути Шлейхера к личной диктатуре генерала или хотя бы к тому, чтобы на равных правах с Гитлером разделить власть над Германией. Рем хорошо знал цену салонной сдержанности генерала-политика. Он знал, что под умением говорить вполголоса и сохранять на лице маску высокомерного безразличия, перенятую у Секта, в Шлейхере скрывалась ненасытная жажда власти и способность пустить в ход любые средства для достижения этой власти и для уничтожения стоящих на пути к ней. Вот только Рему казалось, и в этом он был прав, что за последнее время Шлейхер утратил какую-то долю прежнего тонкого политического чутья и недопонимал смысла происходящего вокруг. Именно с целью кое-что разъяснить Шлейхеру и заставить его вступить в борьбу с неблагодарным Гитлером на стороне штурмовиков и его, Рема, штаб-шеф и приехал в Нойбабельсберг.

– Старшее поколение германской армии дало в вашем лице своего сильнейшего и последнего представителя в политику, – сказал Рем. – Оно больше не имеет резервов. От меры и направления вашей активности зависит не только судьба армии, но и судьба всей Германии…

Он говорил непривычно долго и, как казалось ему, очень убедительно.

Шлейхер слушал, и лицо его оставалось по обыкновению непроницаемым. Изредка он, не прерывая гостя, пододвигал ему рюмку вина или ящик с сигарами. Иногда Рем умолкал, полагая, что сказал уже довольно и пора бы Шлейхеру высказаться самому, но генерал только вежливо улыбался, отделывался каким-нибудь незначащим замечанием и снова принимал вид человека, готового слушать.

Чем дальше, тем больше это молчание генерала сбивало Рема с толку. Он же знал, что второго такого оратора и казуиста, как Шлейхер, не найти во всей армии, так какого же черта он сидит, подобно истукану. Словно речь не идет об его собственной жизни?! Или он и этого не хочет понять, несмотря на всю очевидность?.. Может быть, и это нужно выложить ему начистоту? Хорошо, пусть так и будет.

– И наконец, – решительно проговорил Рем, – я должен вам доверить то, чего вы, по-видимому, не знаете: они уже сговорились между собой – Гитлер и его дружки, им остается только наметить день, наиболее удобный для того, чтобы перестрелять всех, кого они считают стоящими на их пути.

– Не слишком ли?.. – это были первые слова по существу дела, которые Рем услышал сегодня от генерала. Рему даже показалось, что нечто похожее на насмешливое выражение появилось на лице Шлейхера. – Первое, что следовало бы вспомнить всякому, кто замыслит что-либо против СА, а следовательно, и против вас лично, – декабрьский указ кабинета «об обеспечении единства партии и государства». Разве там не сказано, что партия и СА одинаково неотделимы от государства и являются носителями его идей? Разве там не сказано, что члены НСДАП и СА как руководящие силы национал-социалистического государства будут нести ответственность перед фюрером и государством?.. Всюду – партия и СА! Они неразделимы, они полноправные партнеры.

– У вас прекрасная память, генерал, – насмешливо проговорил Рем, – я тоже хорошо помню, что в этом указе сказано: заместитель фюрера и глава штаба СА будут членами имперского кабинета, чтобы обеспечить тесное сотрудничество партии и СА с государством. Я это помню. Но я не забыл и того, что сказано дальше в том же самом указе: устройство партии – «часть народного права», а организация ее определяется волей фюрера. Слышите: волей фюрера, черт побери! Не народ, не государство будут создавать это, черт бы его драл, «право», а Адольф. – По мере того как Рем говорил, его лицо становилось багровым. – Он оставил за собою возможность в качестве рейхсканцлера и главнокомандующего СА определять порядок проведения в жизнь того, что он называет «правом». – Лицо его исказилось свирепой гримасой. В нем были ненависть, страх, презрение, все вместе. Сжимая кулаки, он выкрикнул: – Вот он и определил порядок применения! – Рем красноречиво провел себя ладонью поперек горла. – Мне и вам – всем тем, кого он боится.

– Всякому, кто задумает подобное, – с хорошо разыгранным спокойствием ответил Шлейхер, – следует оценить позицию рейхсвера. – Он говорил по обыкновению негромко, но так раздельно и четко, что каждое его слово поневоле запоминалось и казалось особенно значительным. Чтобы придать своему напоминанию еще больший вес, он повторил: – Рейхсвер!