Поджигатели. Ночь длинных ножей

Геринг захлопнул папку, и его широкая мясистая ладонь тяжело легла на обложку.

– Вы плохой эксперт, господин Поссе… – в голосе министра снова появилась хрипота, как при разговоре с тюремным чиновником, – предлагаю вам: не позже завтрашнего дня представить точное описание действий, какие, по вашему мнению, должен был бы совершить ван дер Люббе, чтобы поджечь рейхстаг один, без помощников.

– Экселенц… – попробовал было возразить старик, но Геринг перебил:

– Да не забудьте, что все предварительные приготовления были сделаны тремя болгарами и Торглером: горючие вещества и все такое…

– Господин министр!..

Геринг не слушал:

– Завтра в двенадцать вы представите мне записку на утверждение. Потом я прикажу вас допустить к заключенному ван дер Люббе, чтобы вы могли его проинструктировать.

– Господин министр… – заикаясь, в отчаянии пролепетал Поссе, но Геринг даже не остановился.

– Я делаю вас ответственным за эту часть показаний ван дер Люббе.

Поссе привалился к спинке кресла и закрыл глаза. Геринг нажал звонок.

– Следующего!

Старика под руки вывели из кабинета.

Геринг принял суровый вид, готовясь встретить очередного свидетеля, но в кабинет поспешно вошел адъютант:

– Господин рейхсминистр Гесс!

Гесс появился, не ожидая приглашения, и жестом отослал адъютанта. Бегающий взгляд его маленьких, глубоко запавших глаз настороженно, но как бы мимоходом, остановился на Геринге, по хмурому выражению лица которого нельзя было сказать, что появление Гесса доставляет ему удовольствие.

Он выжидательно молчал.

Гессу пришлось заговорить первым:

– Фюреру не нравится возня, которую вы с Геббельсом затеяли вокруг болгар.

– Не нравится фюреру… или вам? – иронически спросил Геринг.

Гесс повторил с ударением:

– Фюреру не нравится…

Но Геринг не дал ему договорить и раздраженно крикнул:

– Вечно вам что-нибудь не нравится!

Гесс презрительно усмехнулся:

– Где ваша былая хватка, Геринг?

Геринг молча вытянул руку, и его кулак угрожающе сжался. Но на Гесса этот жест не произвел никакого впечатления.

– Поймите: на процессе мы должны схватить за горло не этих болгар, не Торглера…

Геринг, хвастливо ударив себя по карману, перебил:

– Этот у меня уже вот здесь!

– …Не Торглера, а коммунистическую партию! И не только коммунистов Германии, а всех, во всей Европе, во всем мире! – Гесс угрожающе надвинулся на Геринга. – Фюрер вам не простит, если вы провалите процесс!

Геринг обеими руками уперся в стол и оттолкнулся от него вместе с креслом.

– О чем вы думали раньше, когда я предлагал перестрелять их всех, прежде чем они улизнули в подполье?!

Но Гесс внезапно переменил тон и спокойным, неторопливым голосом проговорил:

– Я привез субъекта, которого вы сами давно могли вовлечь в это дело.

Геринг отер лоб, покрывшийся крупными каплями пота.

– Кого еще? – процедил он сквозь зубы.

– Помните Карнаве?

– Депутат рейхстага?

– Бывший коммунист. Суд может его допросить в качестве свидетеля. Публика поверит тому, что он знает программу и систему борьбы коммунистов.

– Таких типов у меня самого сколько угодно, – похвастал Геринг.

– Погодите, – остановил его Гесс. – Александер говорил с Седовым. Троцкий ручается за Карнаве. Он покажет под присягой, что коммунисты замышляли вооруженный переворот. Покажет, будто поджоги и покушения на руководителей германского государства стояли в их плане.

– Вы… говорили уже с Карнаве? – недоверчиво спросил Геринг.

– Да.

– И он действительно согласен рассказать на процессе все это?..

– Все, что мы прикажем!

Геринг прошелся по кабинету, потирая висок.

– Давайте его сюда!

4

Выйдя из подземки у Штеттинского вокзала, Рупп остановился. Он не знал, куда повернуть – налево или направо. Он сделал вид, будто рассматривает журналы, развешанные на газетном киоске, и подождал, пока мимо него не прошел Лемке. Пропустив его настолько, чтобы не потерять в толпе, Рупп последовал за ним.

Лемке повернул направо, дошел до угла и свернул в узкую Кессельштрассе. Это удивило Руппа. Он знал, что их цель – тюрьма Старый Моабит. Туда короче всего было бы пройти по Инвалиденштрассе, до уголовного суда. Эту дорогу Рупп помнил по тому времени, когда ему приходилось ходить сюда с матерью, пытавшейся узнать судьбу его исчезнувшего отца. Это были еще времена Брюнинга и Папена. С тех пор тут, кажется, ничего не изменилось: та же прямая стрела улицы, те же шупо на перекрестках, тот же редкий поток автомобилей и пешеходов. Разве только вот штурмовики перестали ходить посреди улиц, топоча сапожищами и горланя песни. Они теперь смешались с толпою. Впрочем, от этого они не стали менее ненавистны Руппу. Он был убежден, что именно они, штурмовики, истинные виновники гибели его отца – берлинского рабочего-металлиста, примкнувшего еще в 1918 году к спартаковцам.