Подземный Венисс

А вслед раздалось бесконечно язвительное, Шадрах еще никогда не слышал в человеческом голосе такого яда:

— Ты что же, не взглянешь на нее перед уходом?

— Нет, — отвечал мужчина и вышел.

Как только захлопнулась дверь, он замотал головой вокруг, точно слепой. В узком коридоре еле-еле сочился лиловый свет. Некоторое время Шадрах бессмысленно бродил по извилистому пустому тоннелю, но вскоре последние силы иссякли. В голове теснились картинки из ее жизни, толпились ее мысли. Мужчина опять перестал быть собой, и зрение странным образом раздвоилось: тоннель превратился в огромную червоточину, ведущую сквозь эпизоды, увиденные ее глазами. Картинки множились и ветвились, так что Шадрах совсем перестал различать дорогу.

Споткнувшись и едва не разбив нос, он решился присесть, сполз по стене тоннеля и уперся ногами в другую стену. Из пучины усвоенных сожалений, ужасов, счастья, радостей, скорбей и восторгов с ревом выстрелила одна-единственная пронзительная мысль: «Она меня не любит». Это казалось невыносимой ношей. Но Шадрах был не из тех, кто сломается или даст хотя бы трещину под гнетом подобных новостей. Вместо этого он согнулся — и продолжал, продолжал сгибаться под бременем нового жуткого знания, понимая, что скоро изменится навсегда, и радуясь, даже желая этого. Возможно, преображенное существо уже не будет испытывать боли, не будет бояться, а главное — оглядываться в жуткую бездну и думать: сколько же от меня уцелело?..

Она его не любит. Подумав об этом, мужчина разразился грудным громогласным смехом, от которого перегнулся пополам и некоторое время лежал в пыли, ожидая, пока придет в себя. Ну надо же, обхохочешься. Он сразился с дюжиной кошмаров, и все ради милой. А она — не любила. Шадрах ощущал себя героем из головизора — паяцем, шутом, болваном.

Но вот мужчина выпрямился, отряхнул запыленные плечи, достал Иоанна Крестителя из кармана и положил голову рядом с собой.

— Сколько тебе осталось? — спросил он у суриката.

Иоанн, растерявший свою обиду и злость, утомленно проговорил:

— Меньше суток. Чувствую, органы отключаются.

— Нет у тебя никаких органов. Еще мечтаешь меня убить?

Облитый тусклым тоннельным светом, сурикат впился в него взглядом снизу вверх.

— Я просто мечтаю жить, как все.

— Тогда не надо было трогать Николь. Ты сам на нее напал.

— Она раскрыла наше убежище. Прикажешь пожертвовать целым народом ради одного человека?

— Да! Ты же машина, в сущности. Бесправная машина. Делаешь то, что прикажет Квин. У тебя и воли-то своей нет.

— Ну так найди себе разумное существо и оскорбляй на здоровье. Тебе же будет веселее. Зачем связался с несчастной машиной?

— Ну вот скажи, сурикат, есть у тебя семья? Ты ведь из чана. Квин тебя создал. А я — у меня целая куча предков. Нашему роду много веков.

— Пустое, все пустое. Я же знаю, что чувствую. Знаю, кто я такой. Квин меня создал, но я не машина.

— Ну и каков твой создатель? Наверное, добрый боженька?

— Да уж добрее тебя. Он бы никогда не отсек мне голову, бросив тело на произвол судьбы.

— Скоро весь помрешь, со всем твоим телом.

— Главное, заодно с тобой. Я все слышал. Ты хочешь убрать Квина. Уж лучше сразу застрелись.

— А ты у нас весельчак, Иоанн.

— Будешь на моем месте, сам поймешь. А ты обязательно будешь на моем месте, очень на это надеюсь. Я, конечно, недотяну, а все равно приятно.

Мужчина вдруг понял: он восхищается умирающим зверем, головой на блюде, этим убийцей, который точно знает, что чувствует и кем является, который не ведает или не показывает сомнений. И снова рассмеялся.

Ведь ему только предстояло выяснить, кто он такой без любви, сможет ли любить человека, который абсолютно точно не любит в ответ?

Шадрах собрал волю в кулак и выбросил из головы все мысли, не связанные с Квином.

— Пора навестить твоего знакомого, — сказал он, убирая Иоанна Крестителя в карман и поднимаясь на ноги.

Глава 5

Мусорная свалка напоминала зверя, который поедал свои собственные темные внутренности и никак не мог ими насытиться. Когда-то это был ИИ, а нынче — всего лишь старый зверь, медлительный и к тому же без глаз, чтобы различать кусочки плоти, которые копошились на грудах его вечного подвижного обеда. Свалка свернулась кольцом, на дальней стороне которого — дальней от места, где появился Шадрах — щелкали проржавевшие челюсти, пожирая зловонные отбросы, которые состояли из протухшей еды и нескончаемых пластиковых упаковок. Со скрежетом шестеренок они поглощали тонну за тонной. Часть мусора сжигалась, другая проваливалась в глубокую дыру и там расплющивалась, но в основном старый зверь преобразовывал объедки в сырье и выбрасывал через дыхало на верхние уровни, откуда вторичные продукты спускались обратно, на свободные рынки, где использовались по назначению и снова выбрасывались, так что свалка поедала не только сама себя, она питалась отходами собственных отходов: вечный пожиратель мира. К счастью для него, зверь не имел обоняния и даже мозга и не мог учуять бессильных кусочков плоти, которые возились в его внутренностях, таская совсем уж маленькие кусочки.