Подземный Венисс

Вы двое всегда были как единое целое: Николь и Николас, реки ваших воспоминаний сливались в одну. Ты проживала чью-то чужую жизнь. Да, ты проживала чью-то чужую жизнь. Здесь тайно длится иное существование, отдельный мир — зеркала не желают повторять твой образ буквально, да и двигаешься ты не так, как этот другой, это создание, которое вовсе не ты. Правда — в лунном сиянии. В районе Толстого животные собираются в стаи на развалинах и руинах, забыв пугливость.

Отражения в окнах не совпадают в точности — наоборот, краешком глаза ты успеваешь разглядеть совсем незнакомую, еще более призрачную жизнь и другую Николь, которая ее проживает. Вот оно: ты — привидение привидения, стремительно тающая мысль. Запах пустоты на ветру, бледные ветви деревьев на голоэкране, воспоминание шагов по аллее, чистое эхо руки, скользнувшей по перилам. Тобой овладевает чувство столь ясное, простое, словно художник исхитрился коснуться прозрачными красками сердцевины холста, словно ты превратилась в отражение. Ни страха. Ни ненависти. Ни разочарования. Ни тревоги. Ни любви. Ни зависти.

Спасаясь от этого сумасшествия, отводя глаза от зеркал и стекол, ты находишь единственное утешение в гуще теней — и в каждой тени снова чувствуешь присутствие Николаса. Двое в одном.

На следующий вечер ты рано идешь ко сну. Запираешься в спальне, меняешь рабочую одежду на черные брюки с блузой, набрасываешь сверху синюю куртку. Пистолет кладешь во внутренний карман куртки, голографический картоискатель — во внешний.

А потом ждешь.

Некоторое время из кухни доносится звон посуды, которую Сальвадор убирает в мойку. Затем наступает полная тишина. Дурацкое положение: с каких это пор в тебе пробудились задатки шпиона? Но вот раздается знакомый щелчок парадной двери. Глядишь на часы: два ночи. Немного выжидаешь и, быстро покинув спальню, торопишься на площадку семьдесят пятого этажа. Кабина лифта пустует. Едешь на первый этаж и выходишь на улицу в надежде, что сурикат не успел уйти далеко.

Дороги переполняют импровизированные ларьки на воздушных подушках: торговцы свободного рынка занимаются своим делом. Всюду кричащие неоновые вспышки — розовые, пурпурные, зеленые, голубые. Чтобы не ослепнуть, надеваешь солнечные очки. Тебя толкают люди в самых разных одеждах — от прозрачных тряпочек до черных мантий с банданами. В ноздри бьет запах тысячи наркотиков, месиво пагубных привычек. Кто-то проливает на тебя свой напиток. Незнакомая женщина вопит:

— А, хреновы шлюхи, подохнуть бы вам с вашим искусством!

Над головой вздымаются двухсотфутовые городские стены в ярких зеленых бликах, озаренные также кострами стражников, и приставшие на ночь дирижабли отбрасывают на потоки прохожих огромные тени.

Ошеломленная городом больше, нежели ожидала, ты на миг замираешь на месте и беспомощно озираешься, проклиная себя за глупость. Неужто уже потеряла?..

И вдруг накатывает волна великого облегчения: впереди, ближе чем в двадцати метрах, мелькают знакомый хвост и пушистый задик. Сурикат залезает на эскалатор на тротуаре. Ты продираешься сквозь толпу, толкнув мужчину, который тебя облил, и успеваешь запрыгнуть на ступеньку, отстав на тридцать метров от Сальвадора. Теперь он — только пучок шерсти среди суетливых ног. И вдруг пистолет в кармане куртки совершенно перестает быть надежным средством защиты от города. Ты одинока. Никто из твоих друзей и не знает, что Николас пропал. Полиция тоже не в курсе. Исчезни сейчас, и брат навеки сгинет вместе с тобой: вы же, в конце концов, двое в одном, а город бесконечен — лабиринт, хрустальное зеркало, сломанная игрушка, вкус непереваренного времени.

…Тут сурикат (приходится верить, что это именно Сальвадор) прыгает со ступеней, и ты отчаянно расталкиваешь пешеходов локтями, умудряешься соскочить где нужно на потрескавшийся бетонный тротуар. Знакомая пушистая фигура впереди поворачивает за угол.

Устремляешься следом — и попадаешь в пустой тупик.

Хихикаешь, фыркаешь, усмехаешься. Просто стоишь, таращась перед собой, не зная, что думать дальше. Внутри нарастает молчание, какого ты не ведала прежде. Гомон толпы, мягкое шипение воздушных подушек, треск мяса на придорожном гриле — все это гаснет, остается лишь грохот в ушах, блестящие капли воды на трубах, вспышки в глубине глаз.

Куда он делся? Вопрос уползает куда-то в тишину. Ты шагаешь в конец проулка. Помои. Помойки для помоев. Гнилые объедки, сладковато-кислый запах. Бутылки, разбитые. Голая краснокирпичная стена, как насмешка над твоими усилиями.