Из «Синей или Незаконной хроники» Аквилонского королевства
Очень печально, когда на собственном опыте убеждаешься в разлагающих и расслабляющих свойствах городской жизни. Если выражаться понятным языком и называть вещи своими именами — какого демона я безвылазно торчал во дворце последние месяцы? И где была в это время моя голова? Почему я, будто последний идиот, не догадался хотя бы раз в седмицу ездить куда-нибудь за город?
Ругался я мысленно — говорить вслух не хватало сил. Впрочем, сил не осталось ни на что — даже на то, чтобы сесть. Я попросту лежал у костра на чьем-то расстеленном плаще и молча страдал. Завтра мне точно придется идти пешком, потому что моя многострадальная задница нынче больше схожа с хорошей отбивной. А ехать нам еще полный день и, возможно, часть ночи. Мне этого не вынести. Я тихо скончаюсь где-нибудь по дороге, и пусть меня похоронят под запыленным камнем на обочине…
Я столь увлекся своей грядущей печальной судьбой, что уже всерьез начал складывать для себя достойную эпитафию. Но тут меня невежливо толкнули в бок и осведомились, буду ли я ужинать. Есть, как ни странно, хотелось. Когда мне напомнили об этом приятном занятии, захотелось еще больше.
«Буду», — попытался ответить я, но вместо человеческой речи издал какой-то невнятный звук, более всего напоминающий скулеж побитой собаки.
— Он будет, будет, — перевел сидевший рядом на бревнышке Терцион, гвардеец королевской стражи. — Барон, вставай, голодным останешься!
— У-у… — выдавил я.
— Умирать будешь завтра, а сейчас вставай.
Безжалостные они все-таки люди, эти военные. Видят же, что человек вот-вот завершит свой жизненный путь по кругам мира, и даже не подумают облегчить его страдания перед грядущим путешествием туда, где сходятся все дороги. Собственно, немногим гвардейцы мне помогли — лежал-то я на плаще Терциона, одолженном мне по старой дружбе…
— Ну, не раскисай, — гвардеец слегка потряс меня за плечо. — Подумаешь, проехались с ветерком.
— Катитесь вы все знаете куда… — эту коротенькую фразу я все же сумел выговорить связно и почти без запинок. После чего поскреб по глубинам души, собрал остатки фамильной и дворянской гордости, и сел. Внутри меня хором заныли и запротестовали все до единой косточки…