Подземный гром

Я испытывал необходимость обстоятельно поговорить с Луканом. Я больше не мог выносить этой неопределенности. Я запутался в сетях его заговора и при этом ничего не знал о нем, лишь догадывался на основании случайно услышанных сумасбродных выкриков. Я направился на Марсово поле. По аллеям, обсаженным лаврами и платанами, я вышел на открытую площадь, отведенную для игр, затем повернул к торговым рядам, где в лавках продавались самые одаренные и красивые рабы, изделия из слоновой кости, ложа с инкрустацией из черепахи, хрустальные чаши и пропитанные миррой краски, серебряная посуда древней чеканки, золотые ожерелья с изумрудами, духи с эротическими названиями, серьги из крупных жемчужин, напоминавшие мне Цедицию. Я обогнал старика, живущего в нужде, но коллекционирующего старую бронзу, с которым меня познакомил Марциал. Он не узнал меня, поглощенный покупкой, которую держал под своей потрепанной тогой. По блеску его глаз можно было догадаться, что ему улыбнулось счастье.

Я миновал длинное здание с колоннадой, где помещались канцелярии и банки и были выставлены драгоценные ткани, привезенные из Египта, Сирии и Пергама, и по Фламиниевой дороге прошел к триумфальной арке, воздвигнутой Клавдием в честь завоевания Британии. Покорились одиннадцать королей, и римляне не понесли потерь. Далее простиралась обширная, поросшая травой площадь, ограниченная справа аркадами. Я остановился поглядеть на упражнения. Гимнастика, игра в мяч, состязания в беге, скачки, борьба. Стоя по углам треугольника, игроки бросали друг другу и ловили жесткий мяч. Другие подбрасывали большой мяч, набитый перьями. Я подивился бесполезной затрате усилий, хотя в Кордубе сам присоединился бы к игрокам. Атлеты прыгали с двойными гирями в руках, метали диски. Другие упражнялись деревянным мечом, набрасывались на столб, осыпая его ударами и размахивая плетеным щитом. Я подумал о войнах, которые безжалостно и слепо ведут в ясном сиянии дня, и все же присоединился к рукоплесканиям зрителей, восхищенных ловкостью и умением гимнастов. Чтобы не отличаться от других или потому, что мне самому это нравилось, — я не мог бы на это ответить. Молодые патриции блистательно проделывали упражнения верхом на конях.

Вдалеке в небо вздымался мавзолей Августа — монументальное основание из белого мрамора со статуями в нишах и на нем могильный холм в виде ступенчатой пирамиды, усаженный вечнозелеными деревьями. Все сооружение увенчивала величавая статуя императора. У входа стояли бронзовые доски, где перечислялись все его деяния. Против мавзолея простиралась окруженная балюстрадой и окаймленная тополями мощеная площадка, на которой сжигали тела императоров, меж тем как их орлиный дух на глазах у всех взмывал к небу. Стоял теплый день. Легкие облачка плыли светозарными гирляндами над головами счастливых жителей земли, увенчивая всех нас. В кустах шныряли любовники, и девушки всякий раз попадались в ловушку. Какое дело было этим людям до того, правит ими Нерон или Тразея Пет, исчадие ада Тифон или увенчанный лаврами Аполлон?

Я побрел обратно. Вышли на прогулку женщины. Иные из них расхаживали под яркими зонтами, которые несли евнухи или мальчики-прислужники, за ними увивались их любовники, болтая и обмахиваясь веерами из павлиньих перьев или шелковыми платками. Другие сидели в носилках, поставленных на землю, словно у себя в приемной комнате или в опочивальне. Одна матрона покатывалась со смеху, сидя между двумя греческими философами, приводившими доводы за и против платонической любви. Я узнал особу, о которой Марциал рассказывал, что она вступила в фиктивный брак, чтобы быть совершенно свободной. Действительно, немало браков в высших слоях общества, о которых я теперь кое-что знал, были попросту ширмой для соблюдения приличий. Так, гомосексуалист вступал в брак, дабы ускользнуть от закона, накладывавшего пеню на холостяков, а его жена заводила себе сколько угодно любовников или окружала себя девушками-фаворитками. Главным любовником этой матроны был гладиатор, вернее, он был ее постельным поденщиком.

— У Платона такой изысканный стиль, — лепетала она, — и, без сомнения, его учение о морали должно иметь самое благотворное влияние на цвет лица женщины.

Поблизости женщина, облаченная в столу[22], как почтенная матрона, легкомысленно выбалтывала то, что сказала своему супругу:

— Хорошо тебе говорить, но вот Церулия всякий раз появляется в новом платье и все сходят по ней с ума, а я — ничто в собрании матрон. Что ты скажешь по этому поводу? — Она жеманно улыбнулась. — Да, моя дорогая, он огорчился лишь, когда я дала ему отставку. — Я догадался, что она имела в виду собрания, какие устраивают жены сенаторов в своих комнатах на Квиринале.