Подземный гром

— Все было бы проще, будь ты моей рабой, — ответил я, и мне пришло в голову, что Полла отпустила ее на волю, чтобы создать мне новые трудности. Но, разумеется, я был к ней несправедлив: Полле просто захотелось сделать красивый жест и притом поставить Герму в такое положение, в котором она не зависела бы от моей прихоти. — Ты знаешь, что можешь поехать, куда тебе вздумается?

— Я не хочу никуда ехать. Я хочу быть с тобой. Но если я тебе не нужна… — Она вспыхнула. — Если так проще, то я буду всем говорить, что я — твоя раба.

— Нет, этого нельзя делать. — Увидев, что у нее глаза полны слез, я добавил: — Но, разумеется, ты можешь жить здесь.

Она вытерла глаза рукавом.

— Можно мне убирать? — спросила она, повеселев.

— Если только не обидится Феникс.

— О, он не будет возражать.

Однако я заметил, что это ему не безразлично, И послал его купить пирожных, маслин, овечьего сыра, но тут же вернул его и осведомился, сколько у нас с ним осталось денег. Оказалось, что более чем достаточно на скромное угощение. Вопрос был улажен.

— Мы пригласим всех квартирантов, с которыми мы в дружбе, — сказал я.

Испугавшись, что ему одному не справиться со столь ответственной задачей, Феникс кинулся советоваться с Гермой. Я предоставил им действовать по их усмотрению, а сам сидел у окна и смотрел на ссорившихся воробьев, на случайно залетевшего сюда голубя, на женщину, что высунулась из окна и звала домой ребенка. Потом заглянул в свиток Персия. Строчки, которые я знал наизусть, по-прежнему меня волновали — то ли меня захватывала пронизывающая их печаль, то ли я поддавался очарованию своеобразной стихотворной формы.

Верно, свобода нужна, но не та, по которой любому
Публием можно стать из трибы Велинской и полбу
Затхлую даром иметь…
Что за охота вносить наши нравы в священные храмы
И о желаньях богов судить по плоти преступной?[53]

Все тот же заколдованный круг. Поэт чересчур богат, ему слишком хорошо живется, он не в силах изменить недостойный образ жизни, какой ведет, пребывая в развращенном обществе, и только осуждает его с позиций моралиста. Внезапно внутренний голос сказал мне: не разглагольствуй слащаво о рабстве, как Сенека, смирись с ним, толкуя о духовной свободе, как христиане, и не признавай его необходимость, как рядовые граждане. Попросту покончи с ним. Именно это имел в виду киник. И я не сомневался, что Сильван согласился бы с ним. Воспоминание о Сильване причинило мне боль. Я старался не думать о нем с тех пор, как Патерн сообщил мне о его самоубийстве. Почему он бросился на меч? Какие нестерпимые противоречия и роковые ошибки он осознал, взглянув на мир другими глазами после всех этих казней? Был ли я сильнее или слабее его, я, который сгибался, как тростник на ветру? Но как бы я ни ответил на эти вопросы, мне ясен был мой долг. Я должен отпустить Феникса на волю, хотя и знаю, что это его обидит, ибо он подумает, что я хочу избавиться от него. Я решил отложить это ненадолго, подождать, пока мы приедем в Испанию, тогда уж и приведу в исполнение все свои замыслы.

Он взял корзину и ушел, как всегда тяжело ступая. Я наказал ему, чтобы он приглашал всех, кто встретится ему на лестнице. Через полчаса он вернулся, нагруженный всевозможной снедью, снова посовещался с Гермой и опять ушел. Пока что были приглашены Ирида и ее теперешний друг матрос, клакер с женой, продавец соней и его сестра, акробат и мальчик, его помощник, да толстая вдова с двумя сыновьями-плотниками. Я заметил, что, пожалуй, больше в нашей комнате и не поместится. Но, вернувшись, Феникс признался, что ему пришлось пригласить портового грузчика с женой и свояченицей. Я уже начал раскаиваться, что затеял это угощение, и снова послал его за вином, хотя он доверительно сообщил мне, что гости сами принесут угощение, а Ирида всегда может дать взаймы несколько фляг вина из своего запаса, хранившегося под кроватью.

Почему я все это затеял? Чтобы держать Герму на некотором расстоянии и вместе с тем отметить наше сближение, отпраздновать ее приход? А может быть, чтобы отпраздновать свое возвращение к нормальной жизни, которое еще под вопросом? Пока что я делал вид, что погрузился в Персия, и лишь временами поднимал голову и обменивался улыбкой с Гермой, которая возилась в комнате, делая какую-то ненужную уборку, — уж очень ей хотелось почувствовать себя дома. Я все больше досадовал на себя, что окликнул тогда Феникса. Я предвидел, что эта пирушка доставит мне мучения и я потрачу на нее все свои сбережения и силы.

Герма подошла и положила руку мне на плечо.

— Ты рад, что я пришла?