Подземный человек

Порой, когда опадающие листья постепенно обнаруживают древесные скелеты, я вижу едва заметные изменения с прошлого раза, когда они были голыми. Особенно изменилось одно дерево — неизвестной породы, на том берегу озера, — в этом году оно выглядит еще причудливее, чем прошлой зимой. Кое-кто в поместье считает, что в свое время его ударила молния — теория, не лишенная смысла, — и все же, хотя какие-то части дерева, несомненно, перестали расти, каждый год оно как-то исхитряется выдавить из себя случайное соцветие чахлых листьев. Помнится, несколько лет назад оно напоминало мне висящую свиную тушу. Прошлой осенью оно было форменным монстром, огромным скопищем язв и бородавок. Но этим утром, проходя мимо, я был совершенно уверен, что сквозь ветхую вуаль его листвы я вижу лошадь. Дикую лошадь, вставшую на дыбы, запрокинув голову назад.

Весь день находил себе занятия. Перед ланчем Клемент помог мне подвинуть кровать, так что изголовье теперь направлено строго на север. Я слышал, что такое расположение кровати помогает телу крепче спать, потому я и раскопал свой старый медный компас, и мы выровняли кровать аккурат с севера на юг. Само собой, Клемент выполнил львиную долю работы, а я все больше создавал суматоху да изредка пыхтел. Но когда мы закончили и я прилег на кровать отдохнуть, мне кажется, я почувствовал заметное улучшение. Мой разум стал гораздо спокойнее.

Переназначил испытание тоннелей на девять утра завтрашнего дня; вернул дюжину рубашек «Бэтту и Сыновьям» (они на три унции тяжелее, чем следует, и воротнички слишком уж широки); съел ланч — острый суп, заправленный сельдереем, — в компании юного мистера Боуэна, каменщика, который отделывает входы в тоннели и тому подобное, затем осмотрел конюшни и школу верховой езды. Таким образом, я неспешно дотянул свою лямку до конца дня, ни разу не дав себе возможности задержаться на недавнем посещении четы Сноу. С той минуты, как я встал, я непрерывно занимал себя самыми обычными делами, но, без сомнения, на задворках рассудка я чувствительно переживал виденное мной крушение.

К четырем часам — для меня это всегда самая тоскливая часть дня — у меня совершенно кончился завод, и я очутился в кабинете наверху. Только я и старые часы.

Пустота окружала меня. Я чувствовал медленно накатывавшую волну ужаса, что вот-вот должна была меня захлестнуть. Я ждал. Я слушал. И вот пришел миг, когда она обрушилась на меня.

Она поспешила заполнить каждый уголок. Страшное, грохочущее кипение в моей голове, которое теперь, когда у меня есть время спокойно все обдумать, я могу передать следующим образом:

Опыт нашей жизни надежно скрыт в сейфе нашей Памяти. Именно здесь мы держим наше прошлое. И, не считая редких сувениров, у нас нет ничего, кроме этих архивных записей о скромных успехах и ошеломляющих поражениях нашей жизни, о тех, кого мы любили, и (если нам повезло) о тех, кто любил нас в ответ. Единственное, что дает нам уверенность в хорошо проведенной жизни — или вообще проведенной хоть как-то, если уж на то пошло, — это свидетельство, которое мы бережно храним в Памяти на великих скрижалях нашего сознания.

Но что, если сейфовая дверь взломана? Что, если внутрь проникают дождь и ветер? Если так, то мы в серьезной опасности потеряться безнадежно и навеки.

И если нас постигнет эта опустошающая болезнь, наше единственное утешение — хотя бы не знать о том, что мы потеряли, и доживать наши немощные дни в детском неведении. Но, судя по тому, что сказал Джон Сноу, ему было отказано и в этом скудном утешении. «Оно там, — я отчетливо вспоминаю его шепот, — но до него не добраться».

Лишившись памяти, мы лишаемся самих себя. Без нашей истории мы уничтожены. Мы можем ходить, говорить, есть и спать, но на самом деле мы никто.

Я сидел у своего бюро почти целый час, обхватив голову руками. Я чувствовал, как мной овладевает тьма. Ужасная, внутренняя тьма.

17 октября

Этим утром солнце бодро выкатилось на небо, весь мир сиял как медный чайник, и отблески этого сияния каким-то образом проникали в меня. Надел плотную бежевую рубашку, поплиновый жилет и шаровары, позавтракал копченой пикшей и яйцами в мешочек. Но, несмотря на радость, вызванную предстоящим испытанием тоннелей, я обнаружил, что тело мое до сих пор барахлит, и несколько большущих чашек крепкого «ассама» не смогли привести в действие мою утреннюю дефекацию.

Попросил Клемента доставить Гримшоу, карету с лошадьми и пару младших конюхов, потом разыскал свой новый дорожный сюртук и войлочную шляпу. По дороге захватил желтый шарф.