Подземка

Я села на такси и поехала в Хаттёбори. Когда вошла в кафе, сотрудник нашей конторы, увидев меня, сказал: «Сугимото-сан, вы выглядите нездоровой, определенно нездоровой. И глаза у вас странные. Вон там стоит „скорая помощь“, вам надо на ней поехать в больницу». — У меня и в мыслях не было, что мне надо в больницу, но раз так сказали, то, сама не зная зачем, я была вынуждена сесть в машину.

Больница Сэйрока была уже переполнена, поэтому меня отвезли в больницу Мэйкура, что в Отяномидзу. Там вообще-то занимаются ортопедией, но из глазной больницы поблизости сюда пришел врач, который исследовал мои глаза. Зрачок сузился до миллиметра, дрожали ноги, болела голова, и не прекращался кашель. Результаты анализа крови тоже были плохие.

Мне поставили капельницу, сделали несколько уколов и предложили на ночь остаться в больнице. Я подумала, что если уж ложиться в больницу, то лучше где-нибудь поближе к дому, и отказалась. Сначала хотела сразу ехать домой, но затем подумала, что при пересадке на Такадонобаба на линию Сэйбу надо будет подниматься по нескольким лестницам, что я, наверное, сделать не смогу. Поэтому решила с ближайшей станции Отяномидзу по линии Тюо поехать к дочери, которая живет в городе Футю.

В поезд я села около пяти, в самый «час пик», поэтому не было надежды найти сидячее место. Это было действительно тяжело. Я не помню, чтобы мне когда-нибудь так хотелось сесть. Ноги дрожали, все тело напряжено. «Здесь я умру», — думала я, вцепившись руками в поручни. Я даже хотела попросить сидящего передо мной мужчину уступить мне место, сказав, что я себя очень, очень плохо чувствую, но все-таки удержалась и так и доехала, стоя.

Когда я приехала к дочери, та, увидев меня, сказала: мама, ты странно выглядишь, — и тут же повела меня в ближайшую больницу. Кровь у меня не нормализовалась, и меня тут же уложили.

Я провела там три дня, а выписавшись, еще 4-5 дней отдыхала дома, затем снова вышла на работу. После инцидента я какое-то время сильно уставала, однако так бывало и раньше. Но степень усталости до и после него значительно отличалась.

Кроме того, резко увеличилась забывчивость. Сын говорит, что это из-за возраста, но это не так. Недавно я разговаривала со служащим станции Кодэмматё, который после инцидента месяц пролежал в больнице. Он мне сказал: с тех пор память значительно ухудшилась. Фактически у меня то же самое.

Иногда забываю свои обещания — совершенно выпадают из памяти, а раньше такого никогда не было. Думаю, тот, кто все это на себе не испытал, не может такого понять. Если я на что-нибудь жалуюсь, окружающие говорят: это возрастное.

Пострадавшие от зарина часто так говорят. У многих с тех пор резко ухудшилась память, поэтому, я думаю, это не связано с возрастом.

Это так. Однако, к счастью, мне в работе это не мешает. Цены я хорошо помню. Дайте мне это, это и это, быстро говорят мне, и я могу в уме сразу подсчитать. Пока могу, все в порядке. Даже если помню только это, все хорошо.

Кроме того, не могу больше читать книги. Я всегда любила читать. Однако с тех пор не могу связать друг с другом иероглифы. Пропала концентрация. И про это говорят, что возрастное. Но дело не только в старости.

Иногда звучит сигнал тревоги. На станции случаются поломки вагонов, инциденты с людьми, и сразу раздается сигнал тревоги, даже если это произошло и не на нашей станции. До инцидента с зарином я спокойно воспринимала: а, опять звонит. Где-то или поломка, или авария. Однако с тех пор, если раздается сигнал, все тело деревенеет, и я звонок чувствую всеми фибрами души. Не зарин ли опять?

В этом смысле — большая перемена. Когда раздается этот звонок, ничего не могу с собой поделать, возникает невыносимое чувство. Это и сейчас так.

На его воспитание не требовалось тратить время.

Китиро (64 года) и Санаэ (60 лет) Вада, родители погибшего Эйдзи Вада

Дом Китиро Вада расположен в окрестностях города Уэда, в сельском районе. Его я посетил, когда уже стали опадать листья клена, но окружающие горы еще быт красными, и яблони вдоль дороги были сплошь покрыты уже спелыми плодами. В общем, красивый осенний пейзаж.

До войны это был главным образом шелководческий район, однако позже, в рамках земельной реформы, эти земли были превращены в рисовые поля.