Подземелья Ватикана

Наверное итальянка. Вдова офицера, должно быть. Какое благородство движений! Какой взгляд! Какой у нее чистый лоб! Какие умные руки! Как изящно она одет, хоть и совсем просто… Лафкадио, когда в твоем сердце перестанут звучать такие гармонические созвучия, пусть оно перестанет биться! Ее дочь похожа на нее; и уже каким благородством, чуть-чуть серьезным и даже почти печальным, смягчена ее детская грация! С какой заботливостью к ней склоняется мать! Ах, перед такими созданиями смирился бы демон; для таких созданий, Лафкадио, твое сердце пошло бы на жертву…

В эту минуту подошел лакей, чтобы переменить тарелки. Лафкадио отдал свою, не докончив, ибо то, что он вдруг увидел, повергло его в изумление: вдова, нежная вдова наклонилась в сторону прохода и быстро приподняв юбку самым естественным движением, явила взорам пунцовый чулок и прелестную ножку.

Эта жгучая нота так нежданно прозвучала в величавой симфонии… или ему приснилось? Между тем лакей подал новое блюдо. Лафкадио собрался положить себе; его глаза упали на тарелку, и то, что он тут увидел, доканало его окончательно.

Здесь, перед ним, а виду, посреди тарелки, неведомо откуда взявшаяся, отвратительная, сразу же отличимая среди тысячи других… можешь не сомневаться, Лафкадио: это запонка Каролы! Та самая запонка, которой не оказалось на второй манжете Флериссуара. Это похоже на кошмар… Но лакей наклоняется, держа блюдо. Лафкадио быстро проводит рукой по тарелке, смахивая противную побрякушку на скатерть; он накрывает ее тарелкой, накладывает себе большую порцию, наполняет стакан шампанским, тотчас же осушает его, наливает снова. Если у человека уже натощак пьяный бред… Нет, то была не галлюцинация: он слышит, как запонка поскрипывает под тарелкой; он приподнимает тарелку, берет запонку; опускает ее в жилетный карман, рядом с часами; ощупывает еще раз, убеждается: запонка тут, в верном месте… Но кто объяснит, как она могла очутиться на тарелке? Кто ее туда положил?.. Лафкадио глядит на Дефукблиза: ученый муж безмятежно ест, опустив нос. Лафкадио хочется думать о чем-нибудь другом: он снова смотрит на вдову; но и в ее движениях, и в ее одежде все стало опять благопристойно, банально; она уже кажется ему не такой красивой. Он старается воскресить в памяти ее вызывающий жест, красный чулок — и не может. Он старается снова представить себе лежащую на тарелке запонку, и, не ощущай он ее здесь, у себя в кармане, он наверное усомнился бы… Да, в самом деле, а почему, собственно, он ее взял?.. Ведь запонка — не его. Этот инстинктивный, нелепый жест — какая улика! какое признание! Как он выдал себя тому, кто бы он ни был, быть может сыщик, — кто, вероятно, следит за ним сейчас, наблюдает… В эту грубую ловушку он попался, как дурак. Он чувствует, что бледнеет. Он быстро оборачивается; за стеклянной дверью — никого… Но, может быть, кто-нибудь его видел только что? Он силится есть; но от досады у него сжимаются зубы. Несчастный! Он жалеет не о своем ужасном преступлении, он жалеет об этом злополучном жесте… Чего это профессор ему так улыбается?

Дефукблиз кончил есть. Он вытер рот, затем, опершись локтями на стол и нервно теребя салфетку, уставился на Лафкадио; губы его как-то странно подергивались; наконец, словно не выдержав:

— Осмелюсь я попросить у вас еще чуточку? Он робко пододвинул стакан к почти пустой бутылке.

Лафкадио, отвлеченный от своей тревоги и радуясь этому, вылил ему последние капли:

— Много я не могу вам предложить… Но, хотите, я велю подать еще?

— В таком случае, я думаю, довольно будет полубутылки.

Дефукблиз, уже явно подвыпив, утратил чувство приличий. Лафкадио, которого сухое вино не страшило, а наивность соседа забавляла, велел откупорить еще бутылку.

— Нет, нет! Не наливайте мне так много! — говорил Дефукблиз, поднимая колеблющийся стакан, пока Лафкадио ему наливал. — Любопытно, что в первую минуту мне показалось так невкусно. Мы часто боимся многого такого, чего не знаем. Просто я думал, что пью воду Сен-Гальмье, и решил, что у этой воды Сен-Гальмье, понимаете, довольно странный вкус. Это то же самое, как если бы вам налили воды Сен-Гальмье. когда вы думаете, что пьете шампанское, и вы бы сказали: у этого шампанского, по-моему, довольно странный вкус!..

Он смеялся собственными словами, затем нагнулся через стол к Лафкадио, который смеялся тоже, и, понизив голос:

— Я сам не знаю, отчего мне так смешно; это все ваше вино, должно быть. Я подозреваю, что оно все-таки немного крепче, чем вы говорите. Хе, хе, хе! Но вы меня проводите в мой вагон: уговор, не правда ли? Там мы будем одни, и если я буду вести себя неприлично, вы будете знать почему.

— В путешествии, — заметил Лафкадио, — это ни к чему не обязывает.