Подземелья Ватикана

Прямо перед ним, на самом виду, на тарелке, откуда-то с неба свалившаяся, безобразная, из тысячи узнаваемая… не гадай, Лафкадио: это запонка Каролы! Та, которой недоставало на второй манжете Лилиссуара. Сон уже становится кошмарным… Но официант стоит, наклонившись с подносом. Движением руки Лафкадио очищает тарелку, сбрасывая гадкую безделушку на скатерть, ставит на нее тарелку, накладывает себе много-много еды, наливает шампанского, тотчас выпивает и наливает снова… Ведь он весь день не ел; если ему спьяну мерещится… Но нет, то не была галлюцинация: он слышал, как запонка позвякивала на тарелке… Он приподнимает тарелку, забирает запонку, кладет в часовой карман жилета, щупает еще раз, убеждается: она там, в целости и сохранности… Но как узнать, откуда она попала в тарелку? Кто ее туда положил?.. Лафкадио смотрит на Дефукеблиза; профессор, низко опустив голову, с невинным видом ест. Лафкадио хочет подумать о чем-то другом, смотрит опять на вдову, но все в ее облике снова стало благопристойным и заурядным; теперь она ему кажется уже не такой красивой. Он хочет снова представить себе ее вызывающий жест, ее красный чулок – и не может. Пытается вообразить запонку на тарелке – и если бы сейчас не чувствовал ее в кармане, наверняка усомнился бы… А собственно, почему он ее взял, эту запонку? Ведь она не его. Этим инстинктивным, абсурдным жестом он признался! Выдал себя! Показал себя тому человеку, кто бы то ни был, и, должно быть, полиции: она ведь наверняка за ним следит, выглядывает его… Сам как дурак угодил прямо в грубую ловушку. Он бледнеет и сам чувствует это. Быстро оглядывается: за стеклянной дверью коридора никого нет… Но ведь кто-то сейчас мог же его видеть! Он старается еще хоть немного поесть, но с досады зубы у него не разжимаются. Несчастный! Он сожалеет не о своем страшном преступлении, а о неудачном жесте. А что же это профессор теперь ему улыбается?

Дефукеблиз все доел. Он вытер рот, поставил локти на стол и стал нервно теребить салфетку, поглядывая на Лафкадио; странная ухмылка блуждала по его губам; наконец он проговорил, как будто не мог больше держаться:

– Сударь, я осмелюсь попросить у вас еще немножко?

Он боязливо подвинул бокал к почти уже пустой бутылке.

Лафкадио, отвлеченный от своей тревоги и тем очень довольный, нацедил ему последние капли:

– Мне очень неловко, но больше нет… А хотите, я еще закажу?

– Тогда, я думаю, полбутылки будет довольно.

Дефукеблиз, уже заметно подшофе, потерял чувство приличия. Лафкадио, не боявшийся сухого вина и забавлявшийся простодушием соседа, велел открыть еще бутылку «Монтебелло».

– Нет-нет! Много не наливайте! – говорил Дефукеблиз, поднимая дрожащий бокал, наполненный для него Лафкадио. – Странно, отчего это мне сначала так не понравилось. Вот так мы часто боимся неизвестности. Просто я думал, что пью минеральную воду, вот мне и показалось, что у нее какой-то не такой вкус, как должен быть у минеральной воды, вы же понимаете… Вот и вам если бы вместо шампанского налили минеральной воды, вы бы выпили, думая, что это шампанское, и сказали бы: какой-то у этого шампанского не такой вкус!

Он смеялся собственным словам, потом перегнулся через столик к Лафкадио, который тоже смеялся, и вполголоса продолжал:

– Сам не знаю, почему я так смеюсь; должно быть, это ваше вино. Все-таки я подозреваю, оно не такое слабенькое, как вы говорите. Хе-хе-хе! Но вы доведете меня до купе, договорились? Да? Там мы будем одни; вы поймете, почему я неприлично себя поведу.

– В дороге это ни к чему не обязывает, – ответил Лафкадио.