Подземелья Ватикана

— Так как мы окружены врагами, — продолжал кардинал, — нам иной раз бывает трудно получать те как бы пожертвования, которые нам по тайному побуждению посылают добрые люди. За нами следят и франк-масоны, и иезуиты, и полиция, и разбойники, и поэтому неудобно, чтобы мы являлись с чеками и переводами на почту или в банк, где нас могут узнать. Проходимцы, о которых вам рассказывал сегодня аббат Каве, до такой степени дискредитировали всякого рода споры! (Протос между тем нетерпеливо постукивал пальцами по столу.) Словом, вот небольшой чек на шесть тысяч франков, по которому я вас прошу, сын мой, получить для нас деньги; он выдан на Коммерческий кредит в Риме герцогиней Понте-Кавалло; хоть он и предназначен для архиепископа, для получателя ради осторожности не проставлено, так что по нему может получить любой предъявитель; вы смело можете поставить на нем ваше имя, оно ни в ком не возбудит сомнений. Смотрите, чтобы его у вас не украли, а также и… Что вы, дорогой аббат Каве? Вы словно чем-то взволнованы?

— Продолжайте.

— А также и деньги, которые вы мне привезете через… позвольте: вы возвращаетесь в Рим сегодня к ночи; завтра вы можете выехать со скорым, который идет в шесть часов вечера; в десять часов вы будете в Неаполе, а я выйду вас встретить на перрон. Затем мы подумаем о том, чтобы занять вас чем-нибудь более высоким… Нет, сын мой, не целуйте мне руку, вы же видите, на ней нет перстня.

Он коснулся лба полупростершегося перед ним Амедея, которого Протос вслед затем взял под локоть и слегка потряс:

— Ну-ка, выпейте глоток на дорогу. Я очень жалею, что не могу проводить вас до Рима; они и лучше, чтобы нас не видели вместе. Прощайте. Поцелуемся, дорогой Флериссуар. Храни вас господь! И благодарение ему за то, что он дал мне встретиться с вами.

Он проводил Флериссуара до порога и, прощаясь с ним, говорил:

— Ну вот, сударь мой, что вы скажете о кардинале? Разве не больно видеть, до чего довели преследования столь благородный ум!

Затем, вернувшись к самозванцу:

— Болван! Нечего сказать, придумал тоже! Поручить чек простофиле, у которого даже паспорта нет и с которого мне придется не спускать глаз!

Но Бардолотти, совсем уже засыпая, уронил голову на стол, бормоча:

— Надо же чем-нибудь занимать старичков.

Протос прошел в одну из комнат виллы снять парик и крестьянское платье; вскоре он вернулся, помолодев на тридцать лет, в образе приказчика или банковского служащего, из самых мелких. Ему мало оставалось времени до поезда, с которым должен был ехать также и Флериссуар, а потому он ушел, не прощаясь с уснувшим Бардолотти.

VII

В тот же вечер Флериссуар возвратился в Рим на виа деи Веккьерелли. Он был крайне утомлен и упросил Каролу дать ему спать.

На утро, когда он проснулся, его прыщ наощупь показался ему каким-то странным; он осмотрел его в зеркало и убедился, что ссадина покрылась желтоватым струпом; все это имело подозрительный вид. Услыхав на площадке шаги Каролы, он позвал ее и попросил взглянуть на болячку. Она подвела Флериссуара к свету и сразу же заявила:

— Это не то, что ты думаешь.

По правде говоря, Амедей и не думал вовсе, чтобы это могло быто «то», но старания Каролы его успокоить только встревожили его. Ведь раз она утверждает, что это не «то», так, значит, это могла бы быть и «то». В конце концов, уверена ли она, что это не так? А что это может быть так, казалось ему вполне естественным; ведь он же согрешил; он заслужил, чтобы это как и было. Так оно, должно быть, и есть. Мороз пробежал у него по коже.

— Как это у тебя случилось? — спросила она.

Ах, что значила случайная причина — порез бритвой или слюна аптекаря? Основную причину, ту, которая привела его к этой каре, как он ей откроет? Да и поймет ли она? Ей, наверное, покажется смешно… Она повторила вопрос.

— Это парикмахер, — ответил он.

— Тебе бы следовало что-нибудь приложить.

Такая ее заботливость разогнала у него последние сомнения; то, что она сказала сперва, было сказано только для того, чтобы его успокоить: ему уже казалось, что его лицо и тело изъедены гнойниками, внушая ужас Арнике; глаза его наполнились слезами.

— Так по-твоему…

— Да нет же, цыпочка; нельзя же так пугаться;: у тебя вид похоронной процессии. Во-первых, если бы это было «то», так об этом все равно еще рано было бы судить.

— Нет, это так и есть!.. О, это мне поделом! Поделом! — начал он снова.

Ей стало жаль его.

— И потом, так это никогда не начинается; хочешь, я позову хозяйку, она тебе скажет?.. Нет? Ну, тогда пройдись немного, чтобы рассеяться, и выпей марсалы.

Она помолчала. Затем, не в силах больше ждать:

— Послушай, — начала она. — Мне надо с тобой поговорить о серьезных вещах: ты вчера не встречал одного такого священника с седыми волосами?

Откуда она это знает? Флериссуар изумленно спросил:

— А почему?

— Так вот… — Она опять умолкла; посмотрела на него и увидала его таким бледным, что договорила единым духом: — Так вот: ты его остерегайся. Поверь мне, цыпочка моя, он тебя общиплет. Мне бы не следовало говорить это тебе, но… ты его остерегайся.