Подземелья Ватикана

И вот, в новом галстуке, Антим весь ушел в свое взвешивание. Умолкли все голоса, и снаружи, и в его сердце. Он уже взвесил слепых крыс. Что это значит? Кривые крысы без перемен. Он собирается взвешивать зрячую пару. Вдруг он так резко откидывается назад, что костыль падает на пол. О удивление! Зрячие крысы… он взвешивает их еще раз; но нет, совершенно очевидно: зрячие крысы со вчерашнего дня прибавили в весе! В мозгу вспыхивает: «Вероника!»

С тяжким усилием, подобрав костыль, он кидается к двери:

— Вероника!

Она снова спешит, полная предупредительности. Тогда он, стоя на пороге, торжественно:

— Кто трогал моих крыс?

Ответа нет. Он повторяет медленно, с расстановкой, как если бы Вероника разучилась хорошо понимать по-французски:

— Пока я уходил из дому, кто-то их накормил. Это вы?

Тогда она, набравшись мужества, обращается к нему суть ли не с вызовом:

— Ты морил голодом этих несчастных животных. Я не помешала твоим опытам; я просто…

Но он хватает ее за рукав, подводит, ковыляя, к столу и, указывая на записи:

— Вы видите эти листки, где вот уже две недели я заношу свои наблюдения над этими животными: это те самые листки, которых ждет мой коллега Потье, чтобы огласить их в Академии Наук, в заседании семнадцатого мая. Сегодня, пятнадцатого апреля, что я напишу под этими столбцами цифр? Что я должен написать?..

И, так как она молчит, он продолжает, скобля чистое место на бумаге квадратным концом своего указательного пальца, как стилем:

— В этот день, госпожа Арман-Дюбуа, супруга исследователя, вняв голосу своего нежного сердца, совершила… что я, по-вашему, должен сказать — неловкость? неосторожность? глупость?..

— Напишите лучше: сжалилась над несчастными животными, жертвами нелепого любопытства.

Он с достоинством выпрямляется:

— Если вы так к этому относитесь, вы понимаете, сударыня, что на будущее время я должен просить вас ходить по дворовой лестнице возиться с вашими плантациями.

— Вы думаете, я ради своего удовольствия вхожу в вашу берлогу?

— Избавьте себя от труда входить в нее впредь.

Затем, дополняя эти слова красноречивым жестом, он хватает записи и рвет их на мелкие клочки.

Он сказал: «Вот уже две недели»; на самом деле крысы голодали всего только четвертый день. И это преувеличение обиды, должно быть, истощило его досаду, потому что за столом у него уже ясное чело; он оказывается даже до такой степени философом, что протягивает своей половине примирительную десницу. Ибо еще более, нежели Вероника, он не желает являть этой столь благомыслящей чете Баральулей зрелище раздора, каковой они не преминули бы вменить в вину образу мыслей Антима.

В пять часов Вероника сменяет домашнюю кофту на черную драповую жакетку и едет встречать Жюлиюса и Маргариту, поезд которых приходит в шесть часов. Антим идет бриться; фуляр он заменил прямым бантом; этого достаточно; он терпеть не может парада и не намерен расставаться ради свояченицы с пиджаком из альпака, белым жилетом в синюю полоску, тиковыми панталонами и удобными черными кожаными туфлями без каблуков, которые он носит даже на улице и которые простительны в виду его хромоты.

Он подбирает порванные листки, восстанавливает их по кусочкам и тщательно переписывает цифры заново, поджидая Баральулей.

III

Род Баральулей (Baraglioul, причем gl произносится как «l mouille», на итальянский лад, как в словах «Бролье» (герцог) и «мильоонер») происходит из Пармы. За одного из Баральоли (Алессандро Baraglioli) вышла замуж вторым браком Филиппа Висконти в 1514 году, несколько месяцев спустя после присоединения герцогства к церковным владениям. Другой Баральоли (тоже Алессандро) отличился в битве при Лепанто и был убит в 1580 году при загадочных обстоятельствах. Было бы нетрудно, хоть и не особенно интересно, проследить судьбы рода вплоть до 1807 года, когда Парма была присоединена к Франции и когда Робер де Баральуль, дед Жюлиюса, поселился в По. В 1828 году Карл Х пожаловал его графской короной, которую с таким достоинством носил впоследствии Жюст-Аженор, его третий сын (двое старших умерли малолетними), в посольствах, где блистал его тонкий ум и торжествовала его дипломатия.