Подземелья Ватикана

Он был немало обижен отказом отца принять его; он был бы обижен еще более, если бы знал, кто его опередил у старика. Возвращаясь на улицу Вернейль, он все нерешительнее и нерешительнее отклонял дерзкую догадку, которая не давала ему покоя, еще когда он шел к Лафкадио. Он также сопоставлял факты и даты; он также отказывался видеть в этом странном соответствии простое совпадение. Впрочем, юная прелесть Лафкадио его пленила, и хотя он и подозревал, что ради этого побочного брата отец лишит его части наследства, он не чувствовал к нему ни малейшего недоброжелательства; он даже ждал его к себе в это утро с каким-то нежным и предупредительным любопытством.

Что же касается Лафкадио, то, несмотря на всю его недоверчивость и скрытность, этот редкий случай поговорить его прельщал; равно как удовольствие слегка досадить Жюлиюсу. Ибо даже с Протосом он никогда не бывал особенно откровенен. Как давно все это было! В общем, он не мог сказать, чтобы Жюлиюс ему не нравился, хоть в нем и было что-то кукольное; его забавляла мысль, что это его брат.

Когда в это утро, на следующий день после визита Жюлиюса, он шел к нему, с ним случилось довольно странное происшествие. Из любви к обходам, быть может по наущению своего гения, а также чтобы унять некоторое волнение в душе и в теле, и желая предстать перед братом в полном обладании собой, Лафкадио избрал самый длинный путь; он направился по бульвару Инвалидов, свернул к тому дому, где был пожар, затем пошел по улице Бельшас:

«Улица Вернейль тридцать четыре, — повторял он про себя на ходу. — Четыре и три — семь; число хорошее».

Сворачивая с улицы Сен-Доминик на бульвар Сен-Жермен, он вдруг заметил на той стороне бульвара как будто ту самую девушку, которая со вчерашнего дня все время как-то не выходила у него из головы. Он сразу ускорил шаг… Это была она! Он нагнал ее в конце короткой улицы Виллерсексель, но, полагая, что подойти к ней было бы не по-баральулевски, просто улыбнулся ей, с легким поклоном и скромно приподняв шляпу; затем, быстро обогнав ее, счел всего уместнее броситься в табачную лавочку, а молодая девушка, снова его опередив, свернула в улицу Университета.

Выйдя из лавочки и свернув в свою очередь в вышеназванную улицу, Лафкадио начал озираться по сторонам: девушка исчезла. — Лафкадио, мой друг, вы впадаете в банальность; если вы собираетесь влюбиться, не рассчитывайте, что мое перо станет описывать смятение вашего сердца… Но нет: он счел бы неудобным пуститься на поиски; к тому же он не желал опаздывать к Жюлиюсу, а сделанный им уже крюк не позволял ему больше терять времени. К счастью, до улицы Вернейль оставалось недалеко, дом, где жил Жюлиюс, был на первом же углу. Лафкадио назвал швейцару имя графа и устремился наверх по лестнице.

Между тем Женевьева де Баральуль, — ибо то была она, старшая дочь графа Жюлиюса, возвращавшаяся из детской больницы, куда она ходила каждое утро, — взволнованная еще больше, чем Лафкадио, этой новой встречей, второпях вернулась под отчий кров; войдя в ворота, как раз когда Лафкадио огибал угол, она успела подняться до третьего этажа, как вдруг услыхала позади себя чьи-то быстрые шаги и обернулась; кто-то обгонял ее по лестнице; она посторонилась, чтобы дать дорогу, но, узнав Лафкадио, удивленно остановившегося перед ней:

— Неужели вы считаете достойным преследовать меня? — сказала она насколько можно более гневным голосом.

— Увы! Что вы обо мне думаете? — воскликнул Лафкадио. — Вы мне не поверите, если я вам скажу, что я не видел, как вы вошли в этот дом, и что я крайне удивлен, встретив вас здесь. Ведь здесь живет граф Жюлиюс де Баральуль?

— Как! — отвечала Женевьева, краснея. — Уж не вы ли тот новый секретарь, которого ждет мой отец? Мсье Лафкадио Влу… у вас такое странное имя, что я не знаю, как его произнести.

И, пока Лафкадио, тоже краснея, отвешивал поклон:

— Раз мы с вами встретились здесь, могу я вас просить, как об одолжении, ничего не говорить моим родителям о вчерашнем случае, который им едва ли понравился бы; и в особенности о кошельке, который я им сказала, что потеряла?

— Я тоже хотел очень просить вас умолчать о той нелепой роли, которую я перед вами разыграл. Я — как ваши родители: я отказываюсь ее понять и никоим образом не одобряю. Вы, должно быть, приняли меня за ньюфаундленда. Я не мог удержаться… Простите меня. Мне еще надо поучится… Но я выучусь, уверяю вас… Дайте мне вашу руку!

Женевьева де Баральуль, не сознававшаяся самой себе, что она находит Лафкадио удивительно красивым, не созналась и Лафкадио, что он не только не показался ей смешным, но принял для нее образ героя. Она подала ему руку, и он горячо поднес ее к губам; затем, с простой улыбкой, она попросила его спуститься несколькими ступенями ниже и подождать, пока она войдет и захлопнет за собою дверь, и только тогда позвонить самому, так, чтобы их не видели вместе; а главное, не показывать виду перед другими, что они уже встречались.

Несколько минут спустя Лафкадио входил в кабинет романиста.