Подземелья Редборна

Ферндин усмехнулся, чувствуя, как жар кеубы разливается по всему телу, наполняя члены молодой силой и легкостью. Сколько же ему лет? Трудно сказать… Пожалуй, не меньше восьмидесяти. А зеркало отражает черноволосого мужчину с жестким хищным лицом, которому больше сорока никак не дашь. Славный уголок это захолустное герцогство, славный и очень богатый! Скоро он, Ферндин, станет его полновластным хозяином, тогда можно будет подумать о других праздниках для народа и других богах! Вернее — Боге! И уж, конечно, не ягнят и фрукты будут приносить ему в жертву, а таких вот тепленьких смуглых овечек, как та, что досматривает последние сны на его ложе. Какие же славненькие служанки у этого простофили Оргельда!

Он подошел к спящей девушке, резко отбросил покрывало и, заглушив жадным поцелуем испуганный вскрик, бешено овладел бьющимся телом — это кеуба, клокочущая в крови, требовала выхода.

Удовлетворив неистовый порыв утренней страсти, он оставил разметавшуюся на ложе, совершенно обессилевшую девушку и, быстро одевшись, вышел за дверь.

Не глядя на слуг и испуганных служанок, почтительно уступавших ему дорогу, он прошел прямо в покои герцога. Оргельд стоял у большого зеркала и поправлял вышитый воротник парадного наряда, надевавшегося лишь раз в году, в праздник Изобилия Митры.

Старинный головной убор из голубого бархата, расшитый золотом, оттенял красоту светлых волнистых волос, падавших на плечи. Широкая куртка с пышными рукавами, перехваченными голубыми лентами чуть выше локтя, и короткие штаны сверкали в свете восходящего солнца богатой золотой вышивкой и драгоценными камнями.

Герцогу Оргельду этой весной исполнилось тридцать лет, и выглядел бы он совсем неплохо, если бы не припухшие от разгульных ночей веки и не сероватый цвет лица, сменивший с недавних пор здоровую белизну кожи. Глаза, раньше такие живые и веселые, потухли и смотрели на мир со скукой и отвращением.

Похоже, жизнь потеряла для него всякий интерес, и ему приходилось взбадривать себя самыми нелепыми развлечениями, которые с таким искусством придумывал неутомимый Ферндин. И сейчас, увидев его, Оргельд сразу оживился:

— Наконец-то ты пришел! Ты будешь сегодня все время со мной — этот праздник, который раньше так меня радовал, теперь ничего, кроме скуки, не вызывает. И глаза… Так ломит глаза от этого яркого солнечного света! Я бы лучше проспал весь день, а вечером в нижних залах можно было бы что-нибудь устроить… Но нет, только не сегодня… И герцогиня… Она в последнее время совсем мне разонравилась! Что бы это значило, друг Ферндин? Ответь, а то я сам себя не понимаю…

— Мой герцог, я на своем веку повидал немало людей и к тому же сам прошел через это. Как мальчик становится юношей, так и молодой человек становится зрелым мужем, и это подобно тяжелой болезни. Все пройдет, все встанет на свои места, просто мир будет казаться совсем другим, и то, что раньше было дорого, развеется как дым, а полюбится что-то совсем другое…

— Как точно описал ты то, что со мной происходит! Я каждый день благословляю судьбу, пославшую мне тебя, мой разумный Ферндин! Твои слова успокаивают, и жизнь не кажется такой пресной! А как хороша вчера была та, черноволосая, что отплясывала на столе, а?! — И он, засмеявшись, вышел на галерею.

«Глупый щенок, пока ты еще уверен, что если вырядишься в платье, сверкающее, как солнце, то милость богов тебе обеспечена! Но погоди, очень скоро сомнение совсем отравит твою душу, солнечный свет станет невыносим, и ты будешь принадлежать только Сету, могучему Змею Вечной Ночи, а всякое упоминание о Митре будет изгнано отсюда навсегда!»  Ферндин, не сводя глаз с двери, ведущей на галерею, неслышными шагами подошел к изголовью герцогского ложа и резко взмахнул рукой, очертив в воздухе причудливую фигуру. Тотчас же стала смутно видна огромная прозрачная змея, свернувшаяся клубком на подушке. Она приподняла треугольную голову, несколько раз молниеносно высунула и убрала раздвоенный язык и снова свернулась клубком.

— Очень хорошо! Лежи здесь, усыпляй его разум, высасывай его мозг, пусть останется лишь послушная мне оболочка! Герцог пока мне нужен, а потом… — он засмеялся зловещим каркающим смехом, — потом я отдам его тебе, малышка!

Змея сверкнула желтым глазом и еще туже свернулась в клубок. Ферндин снова махнул рукой, и видение пропало.