Подземелье смерти (=Конан и Бог-Паук)

— Видишь вон того, что сейчас вошел? — незаметным кивком девушка указала Конану, куда следует смотреть. — Только не поворачивайся. Это Дариус, один из жрецов! Если он заметит меня, я пропала!

Дариус был одним из младших жрецов, худощавый, аскетического вида молодой человек, примерно одних лет с Конаном; одет он был в янтарно-желтый балахон и изумрудно-зеленый тюрбан. Не обращая внимания на прочих посетителей, он напрямик двинулся к столу, где сидел стигиец. Они приветствовали друг друга поклонами и величавыми жестами, после чего жрец отодвинул табурет и сел напротив Псамитека. Они принялись шептаться, время от времени стигиец что-то помечал на вощеной деревянной табличке.

— Я слышала, что этот стигиец, — сказала Рудабе, — путешествует, изучая культы разных богов, сюда он прибыл, интересуясь поклонением Зацу. Похоже, Дариус рассказывает ему об этом. Идем?

Конан чуть заметно покачал головой:

— Мы не должны вскакивать и уходить в спешке, привлекая всеобщее внимание. Впрочем, он сейчас совершенно поглощен беседой со стигийцем.

— Дариус из тех, кого я меньше всего боюсь, — шепнула Рудабе. — Он идеалист, не от мира сего; ходят слухи, что он не в ладах с Верховным Жрецом и викарием. Смотри, вот идет арфист. Может быть, стоит остаться и послушать?

— Конечно! — ответил Конан. — Я закажу еще вина, пока он не начал.

Конан махнул рукой Мандане. Рудабе зевнула и улыбнулась за своей вуалью.

— Мне не следует так много пить, но это вино так освежает. Как оно называется?

— Это вино из Кироса, что на шемитском побережье. Я слышал, что сочетание климата и почвы делает его лучшим в мире, а если есть еще лучше, мне предстоит его отведать.

* * *

Арфист сел на табурет и настроил арфу. Проворные пальцы забегали по струнам, и он запел трагическую песнь, в его звенящем голосе слышалась безысходность. Когда он умолк, слушатели зааплодировали. Арфист поклонился и с перевернутой шапкой обошел комнату, собирая плату.

Затем последовала разухабистая баллада о прославленном разбойнике, который грабил богатых и раздавал награбленное беднякам. Но на сей раз нежные переливы струи и красивый голос певца были заглушены грубой перебранкой: меж четырьмя туранцами вспыхнула ссора. Несколько посетителей попытались призвать их к тишине, но безуспешно. Говорили на гирканийском, и потому Конан сумел понять причину ссоры.

Туранцы спорили о том, кто из них нынешним вечером воспользуется расположением Манданы. Конан был в замешательстве, когда впервые узнал, что Бартейк торгует телом своей дочери. Несмотря на то что киммериец позабыл многие нравственные предписания своего варварского отечества, все же он находил бесчестным поведение отца, заставляющего родную дочь заниматься непотребством. Но чего еще ожидать, говорил он себе, от развращенных заморийцев? Тем не менее сам он был не прочь, до того как встретил Рудабе, прибегнуть к услугам девки из таверны.

Спорящие наконец решили, что их разногласия покончит удачный бросок игральной кости. Какое-то время бряцание арфы сопровождалось стуком игральных костей. Внезапно самый удачливый игрок воплем возгласил о своей победе, прочие приветствовали его громкими выкриками и непристойными жестами.

Рудабе, отпив вина, сказала:

— Да ведь это… ведь это позор, невозможно слушать арфиста. Ниал, нельзя ли успокоить этих невеж?

Однако Конан не имел намерений впутываться в какую-нибудь заварушку. Киммериец опасался, что его самого либо его спутницу могут узнать или — что еще хуже — Бартейк откажется его впускать. С другой стороны, не в его характере было сидеть сложа руки, когда женщина взывает о помощи.

Прежде чем он успел взвесить, как ему следует поступить, пьяный туранец поднялся и, пошатываясь, подошел к столу Конана. Он хлопнул Конана по плечу и пробубнил на ломаном заморийском:

— Эй, парень! Уступи свою девушку на ночь.

Стараясь не взорваться, Конан сказал:

— Моя девушка, как ты сам назвал ее, не сдается внаем или напрокат. И потом, ты ведь уже договорился с дочерью хозяина?

Туранец, покачнувшись, сплюнул на пол:

— Нет, она досталась Тутушу. А я, козел похотливый, остался без бабы. Сколько ты возьмешь? Я не поскуплюсь.

Конан скрипнул зубами:

— Я тебе уже сказал, что эта девушка не продажная.

Туранец шлепнул Конана по плечу, что можно было счесть и дружеским похлопыванием, и враждебным тычком.

— Э-э, не задирай нос! Я Чагор, известный боец. Клянусь Эрликом, я беру то, что хочу…

Конан вскочил на ноги и резко выбросил кулак, метя Чагору в подбородок. Челюсть лязгнула, и туранец повалился на спину как подрубленный. Конан, с бесстрастным лицом, сел и отпил глоток вина.

Однако туранец быстро пришел в чувство. Он слабо зашевелился, пытаясь встать на ноги. Конан снова поднялся из-за стола, перевернул Чагора концом сапога, сграбастал его за края одежды и понес к выходу. Пинком открыв дверь, Конан вышел во двор и погрузил туранца в лохань, из которой поили лошадей. Окунув соперника несколько раз, он швырнул его в грязь и вернулся в гостиницу.