Подвиги Геракла

— Умна необычайно, — сказала графиня. — Дипломированный психолог и знает, отчего душевнобольные становятся душевнобольными. Думаете, оттого, что психи? Ничего подобного. Там куча разных других причин. Мне это, по правде говоря, странно.

Девушка по имени Элис любезно, но несколько высокомерно улыбнулась, и тоном, не допускающим возражений, спросила профессора, не хочет ли он потанцевать. Тот был польщен, но растерян.

— Милая леди, боюсь, что, кроме вальса, я ни на что не способен.

— Это и есть вальс, — терпеливо сказала Элис.

Они пошли танцевать, однако получалось у них не слишком изящно.

Графиня вздохнула и пробормотала как бы в ответ на собственные мысли:

— И ведь нельзя сказать, что она так уж некрасива…

— Она не умеет использовать собственные возможности, — рассудил Пуаро.

— Откровенно говоря, — воскликнула графиня, — я нынешнюю молодежь не понимаю. Они даже не стараются понравиться, а нужно-то всего-навсего, как я делала в молодости, подобрать цвета, которые тебе идут, подложить плечики, потуже затянуть корсет, чуть подкрасить волосы, придав более выигрышный оттенок…

С этими словами она отбросила со лба пышные тициановские[195] пряди. Уж она-то, бесспорно, старалась нравиться, до сих пор старалась, и еще как старалась!

— Довольствоваться тем, что дала тебе природа, это… это просто глупо! Да и в обществе этого не поймут! Вот Элис исписывает целые страницы умными словами о сексе, но скажите мне, часто ли мужчины предлагают ей отправиться на выходные в Брайтон[196]? Одни умные слова, работа, социальное обеспечение трудящихся, забота о будущем. Все это замечательно и достойно похвал, но, скажите мне, разве это весело? И взгляните, каким унылым эти молодые люди сделали мир! Сплошные правила и запреты! В мое время было по-другому.

— Кстати, мадам, как поживает ваш сын? — Пуаро едва не сказал «Малыш», но во время вспомнил, что прошло двадцать лет.

Лицо графини осветила нежная материнская улыбка.

— Мой ангелочек! Огромный, плечистый, красивый! Он сейчас в Америке. Строит там мосты, банки, гостиницы, магазины, железные дороги — все, что их американской душе угодно!

— Так он что, инженер? — с некоторым недоумением спросил Пуаро. — Или архитектор?

— Какая разница? — отмахнулась графиня. — Главное, он душка! Думает только о стальных балках, механизмах и каком-то напряжении, словом, о вещах, в которых я никогда ничего не понимала. Но мы, как и прежде, обожаем друг друга. И ради него я обожаю малютку Элис. Я не сказала? Они обручены. Встретились не то на самолете, не то на пароходе, а может в поезде и, пока говорили о социальной защите трудящихся, по уши влюбились друг в друга. Так что, когда она приезжает в Лондон, тут же идет ко мне, а я прижимаю ее к сердцу, — графиня сложила руки на внушительной груди, — и говорю: «Вы с Ники любите друг друга, значит, и я тебя люблю, но зачем же ты все время сюда приезжаешь?» Она начинает лепетать что-то про книгу, которую пишет, и про свою карьеру. Признаться, я этого не понимаю, но я всегда говорила, что нужно быть терпимой. А как вам нравится, друг мой, — добавила она на одном дыхании, — то, что я тут накрутила?

— Просто замечательно, — одобрительно огляделся Пуаро. — Все очень chic[197].

Клуб был полон, и чувствовалось, что людям здесь приятно находиться. Среди посетителей были и томные пары в вечерних туалетах, и богемные юноши в вельветовых брюках, и солидные джентльмены при галстуках; одетые в костюмы чертей оркестранты наяривали что-то сладострастное. Сомнений не было: в «Преисподней» понимали толк в удовольствиях.

— Мы тут каждому рады, — сказала графиня. — Так ведь оно и должно быть, правда? Двери ада открыты для всех…

— Кроме бедняков, пожалуй? — предположил Пуаро.

— Нас же учат, что богатому трудно попасть в Царствие Небесное, — засмеялась графиня, — так пусть у них хоть в аду будет преимущество.

К столику возвратились профессор и Элис. Графиня поднялась.

— Мне надо поговорить с Аристидом.

Она обменялась парой фраз с метрдотелем, этаким сухопарым Мефистофелем, и пошла от стола к столу, беседуя с посетителями.

— Она личность, не правда ли? Это сразу чувствуется, — заметил профессор, утирая лоб и потягивая вино из бокала.

Вскоре он извинился и отправился поговорить с кем-то за соседним столиком. Оставшись наедине с суровой Элис, Пуаро почувствовал некоторую неловкость. При ближайшем рассмотрении девушка оказалась весьма миловидной, но Пуаро в ее присутствии все равно было решительно не по себе; уж очень холоден был взгляд ее голубых глаз.

— Я даже не знаю вашей фамилии, — промямлил он.

— Каннингэм. Доктор Элис Каннингэм. Насколько я понимаю, вы с Верой были когда-то знакомы?

— Да, лет двадцать назад.

— Я нахожу ее весьма любопытным объектом для изучения, — сказала доктор Элис Каннингэм. — Естественно, она меня занимает прежде всего как мать человека, за которого я собираюсь замуж, но у меня к ней есть и чисто профессиональный интерес.

— Вот как?