Стрельник молча выслушал старшину. Потом встал, несколько раз взволнованно прошелся по кубрику, снова сел. Как ни старался он говорить спокойно, голос выдавал его.
- И ни в чем-то ты не виноват, старшина. Молодец! Спасибо тебе! - Стрельник наклонился и неловко поцеловал Кочевенко в сухие, горячие губы. - Ты достоин звания коммуниста! Я первый дам тебе рекомендацию.
Комиссар снова вскочил с разножки и принялся мерить шагами короткое расстояние от койки до двери.
В кубрик, громко цокая подковками ботинок, спустился Саша Пелевин. По яркому румянцу на щеках матроса было видно, что он чем-то взволнован.
- Что стряслось, Пелевин? - спросил Стрельник.
- Дело, понимаете, деликатное, - замялся матрос. - Как быть с музыкой на текущий момент, товарищ комиссар?
- С музыкой? О какой музыке вы говорите? - удивился Стрельник.
- Да про гармошку я. Можно ли сейчас на ней играть?
- Если исправная гармошка, то, конечно, можно, - улыбнулся Стрельник. - А разве вам не позволяют?
- Я было начал, а Поляков ругается. «Не время, говорит, сейчас музыкой заниматься... Кругом такое творится». И Марченко тоже с ним заодно. А другие матросы против. Поспорили, а решить не можем... Вот я и пришел.
Комиссар подошел к Пелевину:
Песня и стих -
Это бомба и знамя,
И голос певца поднимает класс... -
Помните, чьи это слова?
- Как же, помню. Маяковского! - расцвел улыбкой матрос.
- Верно. Песня и музыка никогда никому не мешали - играйте и пойте! С песней веселее воевать!
«ПОСЛЕ БОЯ СЕРДЦЕ ПРОСИТ МУЗЫКИ ВДВОЙНЕ»
На войне, как известно, не бывает выходных дней. На фронте и в воскресенье и в будни - всегда дел по горло. И потому так радостно становится на душе у матроса, когда вдруг нежданно-негаданно выпадает желанный отдых. Пусть редко это случается, тем радостнее короткие минуты фронтового веселья.
Сегодня кубрик «Тумана» полон музыки и песен. Моряки не привыкли грустить. Коль драться так драться, а веселиться так веселиться! Такова уж морская душа!
Тесно в кубрике. Все свободные от вахт матросы собрались здесь. Старается гармошка. Трудно ей. Веселые возгласы, дружный раскатистый смех забивают ее переливчатые трели. Но напрасно! Не сдается гармонь. Надрывается, но не сдается.
- А ну, шире круг!
- Шире!
- Еще шире!
Негде развернуться для настоящей матросской пляски. Плотным кольцом окружили моряки гармониста Сашу Пелевина:
Басит вместе со всеми радист Михаил Анисимов, и ноги его в такт музыки выбивают лихую чечетку:
- Э-эх! - сбросив фланелевку, чертом выскочил в круг пулеметчик Рахов. Походка у Аркадия плавная, перестук каблуков о палубу легкий, еле слышный. Трудно устоять, чтобы не пуститься с ним в пляс!
- Давай, Иван! Давай! Поддай жару! - кричат ему друзья. Все знают, пляшет он сегодня от большой радости: письмо получил от зазнобы. И портрет во весь конверт. А на обороте всего два слова. А какие слова: «Навек твоя». Ну как тут не заплясать!
Вчера перед строем командир благодарность Ивану объявил за быстрый и отличный ремонт материальной части. После возвращения из похода он первым доложил, что его боевой пост к бою готов.
Жарко Ивану, щеки румянцем расцвели, по лбу капельки пота ползут, но он не сдается. А матросы хохочут, подбадривают:
- Жми, Иван! На полные обороты!
Не всем, конечно, пляска по душе. Немало на корабле и любителей песни. Стоит только старшине 2-й статьи Георгию Бессонову начать: «Ревела буря, дождь шумел...» - как песню подхватывают десятки голосов.
Любит эту задушевную русскую песню и комиссар Стрельник. Об этом на корабле знают все. Что нравится ему в ней? Тревожная грусть или широкое раздолье? Трудно сказать. И вообще нелегко ответить, почему у каждого своя любимая песня. Есть она и у Петра Стрельника.
Рожденный в степном украинском селе, с детства мечтал он о море, о его широких и бескрайних просторах. Мальчишкой часто убегал к Днепру и подолгу сидел на крутом берегу, любуясь плавным течением усталых летних вод. По Днепру шли красавцы пароходы. Белые и легкие, пролетали они, как чайки, и манили Петю за собой в неизвестные морские дали. Видимо, в эти минуты и родилась в его мальчишеском сердце мечта стать моряком.