— Если вы пришли за едой, господин, она на столе. Я приготовила все, что нашлось в доме, — сказала и, стараясь быть убедительной, рванулась к столу с намерением взять корзину с едой и подать ему. — Может, этого недостаточно для вас и ваших товарищей... — продолжала она, заикаясь, с улыбкой на дрожащих губах. — Можете взять и то, что я... — конец фразы застрял у нее в горле, корзинка выскользнула из рук, однако задержалась на самом краю стола. — Нет, нет, господин! — выкрикнула она приглушенно и кинулась к Мигелю, который с автоматом наизготовку, помрачнев, неслышно шаг за шагом приближался к дверям комнаты. Расставив руки, она преградила ему путь и все еще приглушенным голосом, глядя прямо в глаза, решительно сказала: — Туда вы войдете только через мой труп! В той комнате мои дети... Со мной вы можете делать, что вам...
Мигель не дал ей закончить. Грубо схватив за руку, повернул к себе.
— Позовите детей, пусть выйдут, — сказал он женщине на ухо и оттолкнул к столу, а сам еще теснее прижался к стене и головой подал ей знак, чтобы звала.
— Боже мой... Боже мой... — прошептала она, прислоняясь к стулу, чтобы не упасть. Она была совершенно беспомощна, и у нее не было больше сил противиться этому страшному человеку. Когда на мгновение она очутилась возле него, ей показалось, что сама смерть обняла ее. Совсем отчетливо она ощутила прикосновение человеческого скелета и запах плесени, исходивший от его одежды. Если бы он еще хоть чуть задержал ее возле себя, она потеряла бы сознание. Перед глазами у нее все поплыло, а он в этих призрачных картинах обрел облик привидения, прошедшего сквозь стены ее дома. Отвернувшись и пряча глаза от его страшного взгляда, она заметила, что ручка на двери комнаты слегка качнулась, и это ей вдруг дало силы остаться на ногах. Она снова была готова броситься на него и на нацеленное дуло автомата. Сделала бы это без раздумья, но с ужасом поняла, что для этого уже нет времени, что любая ее попытка будет напрасна. Дверь бесшумно открывалась — грубый узловатый указательный палец согнутой костлявой руки лежал на спусковом крючке. Она была так далеко от него, что не успела бы ничего сделать раньше его смертоносного движения. Подняв руки, чуть наклонившись вперед с намерением одним прыжком оказаться перед нацеленным дулом, она неподвижным взглядом смотрела в приоткрытую дверь, откуда просовывалась взлохмаченная темно-каштановая головка ее пятилетней дочери.
Малышка стояла в дверях, одной рукой повиснув на ручке, а другой зажимая себе носик.
— Мама, у Йозефа опять полные штанишки, — сказала она, невесело улыбаясь, не замечая, что в доме есть еще кто-то.
Женщина отчаянно боролась с оцепенением. Она хотела скрыть, что из последних сил держится на ногах, хотела избавить ребенка от того ужаса, который переживала сама. Боялась, что девочка испугается. Пока она, разрываясь на части, ломала голову, что же делать, пораженный Мигель со всей силой вжался в стену. Появление ребенка настолько смутило его, что теперь и он стал как потерянный. Мысль, что он чуть не убил ребенка, заледенила его сердце, наполнила его ужасом. Если б мог, он бы спиной пробил стену и исчез бесследно прежде, чем девочка увидела бы его и поняла, что мата ее смертельно напугана. «И ты мог... мог бы... о, ужас... Этого ребенка ты мог бы убить...» В голове у него вспыхивала эта страшная мысль, тогда как затылком он прижимался к стене, взглядом умоляя женщину отослать ребенка в комнату. А она его не понимала. Все еще оцепеневшая от страха, она не могла долго смотреть на него. К счастью, девочка снова заговорила, напоминая ей, что натворил братишка, отчего женщина чуть пришла в себя и ответила на ее вторичный призыв.
— Мы с тобой это уладим, милая... — сказала она с насильственной улыбкой, которой старалась насколько возможно прикрыть пережитый страх. Она медленно подошла к двери, нагнулась и поцеловала девочку в голову. — Не оставляй братика одного, Гертруда. Иди в комнату, мама сейчас придет.