Подвиг Сакко и Ванцетти

— И я считаю часы и минуты, — печально сказал председатель. — Друг мой, у меня на душе то же, что у тебя. Кое-чему мы здесь научились, но мы еще не знаем, как пойти вон туда и сказать десяткам тысяч людей: шагайте! Сперва они должны захотеть шагать. И положение должно быть такое, чтобы всем было ясно: если они начнут шагать, то пулеметы на крышах вокруг площади не откроют огня и не сделают из них фарша, Учишься медленно, так медленно, что порой хочется плакать, но все-таки учишься. Если ты не можешь остановить то, что должно быть остановлено, слезами горю не поможешь.

Я все-таки думаю, мы сможем кое-что сделать, но только в том случае, если казнь будет отложена.

Тогда заговорил итальянец. И он был того мнения, что многого теперь уже не сделаешь. Как и председатель, он говорил медленно, с трудом перелагая на. английский язык мысли, выраженные на другом языке и сформированные другой культурой.

— Конечно, — сказал он, — надо сделать все, что можно: послать телеграммы губернатору Массачусетса и президенту, связаться с нужными людьми по телефону, да и рабочих поднять еще не поздно. Предположим, что все наши попытки потерпят неудачу и Сакко и Ванцетти все- таки умрут. Что тогда? Может быть, я буду не так страдать, как жена Сакко или его дети, а все-таки, поверьте, я тоже буду страдать. Но разве это крушение всего нашего дела? Разве они умрут зря? Разве это поражение и мы растоптаны? Разве мы лежим в пыли и на нас можно плевать так себе, за здорово живешь? Нет. Говорю вам, наша борьба продолжается. И, может быть, мы снова встретимся завтра и все обсудим. А если они будут мертвы, мы отведем им самое дорогое место в нашей памяти. Вот, что я скажу, Верно?

Все глядели на него молча. Среди них была маленькая, изнуренная работой швея. Ее поблекшие голубые глаза наполнились слезами.

— Верно, — сказала она ему, — верно. Ты прав.

Они посидели еще немного. Потом горняки с медных рудников поднялись, подошли к окну и посмотрели вниз, на Юнион-сквер.

Площадь до краев была заполнена людьми. Горняки застыли у окна, словно в почетном карауле. Стоя там, они услышали предложение председателя — немедленно обратиться к рабочим Нью-Йорка и призвать их к всеобщей забастовке, к проведению национальной кампании протеста, к организации массовой демонстрации от Юнион- сквера до здания муниципалитета; все это, конечно, в том случае, если удастся добиться отсрочки казни. В словах председателя были выражены их мысли, их мечты, их надежды. Сегодня они лично больше ничего не могли сделать, а горняки устали от трудного пути и от долгой борьбы, которая была у них за плечами; в этой борьбе их не раз сминали и опрокидывали. Но вот, глядя на человеческое море внизу, они ощутили прилив новой энергии и новых сил; луч надежды озарил то, о чем говорил председатель. Их собственная сила помножилась на силу других, таких же рабочих людей, как они сами. И мысленно они представили себе, что народ на площади зашевелился и пришел в движение — такое движение, которое, будучи начато и доведено до конца, станет непреодолимым.

Глава двенадцатая

В пять часов пополудни судья брюзгливо спросил жену:

— Неужели он еще не пришел? Почему его до сих пор нет? Он сказал, что будет ровно в пять.

— Не расстраивайся, — ответила она. — Ничего особенного, если он и опоздал на несколько минут, — мало ли что могло его задержать.

— Вот именно. Когда он нужен, — мало ли что могло его задержать! А когда он не нужен, его тогда ничто не в силах задержать. Будь спокойна, когда он не нужен, он всегда тут как тут.

— Я понимаю, — сказала она, — сегодня очень неприятный день. И здесь такая жара. Почему бы тебе не посидеть на веранде? Оттуда ты его сразу увидишь, как только он появится. Он должен прийти с минуты на минуту.

Судья решил, что он последует ее совету. Отличная идея! На веранде и в самом деле прохладно. Жена обещала подать туда холодный лимонад и ореховое печенье, которое так любит пастор; а когда пастор придет, она оставит их наедине, и они смогут поговорить по душам.

Судья вышел на просторную старомодную веранду и устроился в плетеном кресле. Кругом была тень и прохлада; опущенные жалюзи из бамбука полностью укрывали его от посторонних глаз, позволяя лишь дневному свету и солнечным лучам тоненькими струйками просачиваться сквозь щели. Судья откинулся на спинку кресла; он решил быть мужественным и держать себя в руках.

Несколько часов назад он вдруг почувствовал резкую боль в левой стороне груди. «Вот он, конец! — была его первая мысль. — Еще бы, чего только я не вытерпел!»

Немедленно был вызван врач. Он пришел, тщательно осмотрел судью и успокоил его: видимо, тот съел лишнее за завтраком.

Судья сказал врачу:

— Вы, конечно, знаете, какой мне сегодня предстоит день.

— Да уж что говорить — пренеприятный денек, — посочувствовал врач.

— В высшей степени неприятный, — сказал судья. — Я человек немолодой. Вот она, награда за беспорочную жизнь! Старому псу, ведь и тому бросают обглоданную кость. Ваше счастье, что вы врач, а не юрист.